Африканское бешенство. Дилогия
Шрифт:
Людей не видно, ни единого живого человека, наверное, погибли и защитники «Хилтона», и нападавшие. А последние выжившие с обеих сторон затем вымерли от Эболы.
Но если нет никого и в Посольском районе, может, мне удастся без проблем добраться до миссии?!
А вот забор с воротами, из которых мы с Джамбо выезжали почти два месяца назад. Как же давно это было! Массивные металлические ворота сорваны с петель и, раздавленные танковыми траками, валяются на улице. Стеклянная будочка будто снесена экскаваторным ковшом, в оплывшем заборе – огромные дыры с торчащими прутьями арматуры.
Солнце
Спустя минут десять выхожу на Парадиз-авеню. Разбитые дома с торчащими арматурными прутьями, черные глазницы окон, подпалины на стенах, бесформенные груды искореженных автомобилей, автобусов, грузовиков, почерневшие обломки мебели… И человеческие силуэты, напоминающие обгоревшие манекены.
А вот и приморский парк, где нас с Джамбо в ту злосчастную ночь взяли в плен. На пожухлой траве оплывшие следы танковых траков. Едва ли не половина деревьев повалена, плиты бетонных дорожек раскрошены и вмяты в землю. На набережной обнаруживаю сожженный бронетранспортер с прошитыми бортами и открытым люком. И вновь трупы…
Неожиданно откуда-то с неба доносится странный гул. Звук негромкий, но очень плотный, словно жужжание шершня. Задираю голову, осматриваюсь… Ничего подозрительного. Может быть, Эбола уже пустила корни в моем мозгу, и у меня начались галлюцинации?
С трудом волочу ноги. От Приморского парка до миссии – не более полукилометра, но эта расстояние еще надо как-то пройти.
Под подошвами шелестит сухое асфальтовое крошево, дзинькают осколки оконных стекол, шуршит выгоревшее тряпье. Слепящее солнце бьет над почерневшими домами и зелеными кронами пальм, над проваленным куполом кафедрального собора, над сгоревшими проржавленными машинами, над лежащими на асфальте фонарными столбами и превратившимися в мумии телами людей.
Странная вибрация звучит все отчетливей, причем теперь в ней прорезаются очевидные механические нотки. Значит, это все-таки не насекомое… В который уже раз задираю голову и осматриваюсь, пытаясь определить источник звука. Наверное, это шумит у меня в ушах.
На улицах по-прежнему ни единого человека. За пустынным парком уже прорисовывается знакомый силуэт миссии. Кажется, с того момента, как меня забрал Гудвил, здание не изменилось. Все так же возносится в небо бетонный крест над крышей, и окна госпиталя все так же пугают мертвой чернотой.
Идти не могу совершенно. Ищу глазами какое-нибудь место, где можно присесть и немного передохнуть. Однако в последний момент решаю собраться с силами и добраться-таки до миссии: если я сейчас сяду, то рискую больше не подняться.
Миную парк, подхожу к миссии. Сорванные ворота, обваленные столбики забора, мозаичные россыпи стреляных гильз. А вот и наш микроавтобус. Теперь это бесформенная груда металлолома. Сквозь распахнутые дверки видна раскуроченная приборная доска, погнутый руль и какое-то тряпье на сиденьях.
Непонятный гул с небес теперь настолько громок, что перекрывает
А странный гул тем временем все усиливается, и теперь доносится не только с небес, но и со стороны моря.
Тру виски, протираю сухие глаза, вновь задираю голову… И серебристые точки, и белоснежные одуванчики никуда не исчезают. Сознание, однако, работает четко, и оно подсказывает мне: это не упадок сил и не переутомление. Это Эбола, симптомы которой почему-то проявляются у меня раньше, чем у большинства заразившихся.
Меньше чем через минуту стою перед дверью, за которой начинается лестница в подвал. Дверь сорвана «с мясом» – не иначе, мощным зарядом взрывчатки. Даже кирпич стены, и тот оплавился! Под участившееся биение сердца бегу по ступенькам, засыпанным осколками, и, миновав коридорчик, останавливаюсь…
Двери кухни валяются поперек проема, внутри – чудовищный разгром. Кухонная плитка раскурочена автоматной очередью, шкафчики сорваны, по полу вперемежку рассыпаны соль, специи, крупы и вермишель.
На ватных ногах бреду в лабораторию. Тут картина еще страшней. Рабочий стол, за которым я провел бесчисленные ночи, разнесен взрывом в щепки. Газовая горелка, микроскоп, лабораторная посуда – все это, изувеченное и разбитое, валяется на полу, среди кусков штукатурки и блестящих гильз.
Во всем подвале царит зловещая тишина. От нестерпимого ужаса мне хочется кричать, но голос пропал, и я беспомощно цепенею, словно в бреду. В горле что-то булькает. Пытаюсь набрать в легкие воздуха, но и это теперь не так просто…
– Миленка… – сипло шепчу я чужим голосом. – Милее-енка, где же ты-ы-ы?..
Блиндированная дверь в рабочий бокс приоткрыта. Может, Миленка там? Мне, инфицированному Эболой, уже нечего терять, и потому впервые в жизни захожу в бокс без защитного антивирусного костюма. Конечно же, Миленки там нет – спрячься она там, дверь наверняка была бы заперта.
И лишь выходя из бокса, обращаю внимание на небольшой лабораторный холодильник, лежащий в закутке. Холодильник перевернут, на полу блестит какая-то жидкость, тускло поблескивают раздавленные пробирки. Тут я вспоминаю, что синтезированные вакцины Миленка наверняка складывала именно сюда!
Присаживаюсь, открываю дверку. Из матового чрева вываливается несколько склянок физраствора… и все.
Не могла же Миленка сама устроить в нашем подвале погром! Несомненно, ее похитили люди Гудвила: взорвали входную дверь, ворвались в подвал, скрутили беззащитную девушку, бросили в багажник и вместе с синтезированными ею вакцинами отправили в тот треклятый городок в глубине джунглей. А уж бежать ей оттуда вряд ли удастся.
Недавнее бессилие словно бы испаряется, уступая место страху за Миленку. Быстрее наружу, на свежий воздух! Может, она до сих пор прячется в развалинах госпиталя или скрывается где-нибудь на крыше?!