Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
– Что ты говоришь?
– воскликнула мадемуазель де Кардовилль.
– Я говорю, что, если вам угодно, мы поедем сейчас к дому принца... я пройду через калитку в теплицу и, если возможно, вернусь за вами и проведу вас туда.
– Это называется шпионить!
– с гордостью заметила мадемуазель де Кардовилль, прерывая Флорину.
– И как это могло прийти вам в голову...
– Простите, мадемуазель!
– сказала сконфуженная и огорченная девушка. Мне казалось, что это единственный способ удостовериться в измене...
– И для этого решиться подслушивать!.. Никогда!
–
– сдержав страшным усилием воли слезы стыда, заволакивавшие ей глаза, Горбунья продолжала, - если это нужно для вашего спасения... потому что если вам изменяют... то будущее ужасно... я... я пойду вместо вас... и буду...
– Ни слова больше!
– прервала ее Адриенна.
– Прошу вас, ни слова!.. Чтобы я заставила вас... делать для меня... то, что мне самой кажется унизительным!.. Никогда!..
– Затем, обратясь к Флорине, она прибавила: Попроси господина де Бонневиля распорядиться, чтобы сейчас же подали карету.
– Вы согласны!
– воскликнула с восторгом Флорина, не скрывая радостных слез, навернувшихся ей на глаза.
– Да... согласна!
– взволнованно ответила Адриенна.
– Если это война... то война будет жестокая!.. Надо к ней приготовиться... Было бы слабостью и глупостью не принять мер предосторожности! Конечно, мне противно будет делать это и очень тяжело... но таков единственный способ удостовериться и предохранить себя, быть может, от серьезной опасности... Кроме того... возможно, что беседа Родена с принцем... будет для меня вдвойне решающей... я буду знать, верить ли мне господину Родену или беспощадно ненавидеть его!.. Скорее, Флорина... дай мне одеться... ты едешь со мной... А вы, друг мой, ждите меня здесь, - прибавила она, обращаясь к Горбунье.
Через полчаса после этого разговора карета Адриенны остановилась, как мы уже знаем, у ворот сада на улице Бланш.
Флорина вошла в теплицу и быстро вернулась к своей госпоже.
– Штора опущена, и Роден только что вошел к принцу, - сказала она.
Итак, мадемуазель де Кардовилль невидимо присутствовала при сцене, которая происходила между Роденом и Джальмой.
8. ПИСЬМО
За несколько минут до прибытия Адриенны в теплицу Феринджи ввел Родена к принцу, который под влиянием страстного возбуждения, в какое привели его слова метиса, казалось, не заметил появления иезуита.
Изумленный возбужденным состоянием, ясно отражавшимся на лице молодого человека, Роден знаком спросил Феринджи, что это значит. Душитель быстро указал ему на голову, потом на сердце, а затем на пылающий очаг. Это символическое указание должно было изображать, что сердце и голова Джальмы в огне. Несомненно, иезуит понял пантомиму, потому что почти незаметная улыбка пробежала по его бледным губам. Затем он громко
– Я желаю говорить с принцем наедине... опустите штору и проследите, чтобы никто нам не помешал.
Феринджи поклонился, подошел к стеклянной двери, задвинул ее с помощью пружины в стену и опустил занавес. Поклонившись еще раз, метис вышел из салона. Спустя некоторое время после его ухода мадемуазель де Кардовилль и Флорина появились в теплице, которая отделялась теперь от комнаты, где находился Джальма, только прозрачной белой шелковой шторой, расшитой узором с крупными разноцветными птицами.
Шум затворявшейся за Феринджи двери, казалось, привел молодого индуса в себя.
Его черты, хотя еще и оживленные, приняли обычное выражение кроткого спокойствия: он провел рукой по лицу, огляделся кругом, точно пробудившись от сна, и, увидав Родена, с легким замешательством и почтением подошел к нему, назвав его по обычаю своей родины отцом. Так там поступают со старшими.
– Извините... отец мой...
И, желая оказать ему особое почтение, как принято на Востоке, молодой принц хотел поцеловать его руку. Иезуит уклонился от этой чести, отступив в сторону.
– В чем вы извиняетесь, милый принц?
– спросил он юношу.
– Я мечтал, когда вы вошли... я не сразу вас приветствовал... еще раз простите меня, отец мой...
– Еще и еще раз извиняю вас. Нам надо побеседовать... садитесь на диван... и, если желаете, берите вашу трубку...
Но Джальма не последовал приглашению и, несмотря на настояния _старика с добрым сердцем_, как он называл иезуита, почтительно сел в кресло.
– Право, меня огорчают ваши церемонии, принц, - сказал Роден.
– Вы здесь у себя, в вашей Индии... т.е. мы желали бы, чтобы вы так себя чувствовали...
– Многое напоминает мне здесь о моей родине, - серьезным и нежным голосом сказал Джальма.
– Ваша доброта напоминает мне моего отца... и того, кто заменил мне его потом...
– прибавил индус, думая о генерале Симоне, о возвращении которого в Париж его, конечно, не уведомили.
После минутного молчания он заговорил самым задушевным голосом, протягивая Родену руку:
– Наконец вы здесь... я очень счастлив...
– Я понимаю вашу радость, милый принц: ведь я явился, чтобы открыть вашу клетку... выпустить вас из тюрьмы... Поверьте, что, подвергая вас временному заточению, я действовал в ваших интересах!
– Завтра... я могу выйти?
– Хоть сегодня, дорогой принц!
Молодой индус после нескольких минут размышления спросил:
– Несомненно, у меня есть друзья... если я живу в этом дворце, который не принадлежит мне?
– Да... у вас есть друзья... превосходные друзья.
При этих словах Родена Джальма, казалось, стал еще красивее. Самые благородные чувства выразились теперь на его подвижном, очаровательном лице, большие черные глаза подернулись слезой. Помолчав немного, он встал и растроганным голосом вымолвил:
– Пойдемте.
– Куда?
– с изумлением спросил иезуит.
– Благодарить моих друзей... я ждал три дня... это долго...
– Позвольте, позвольте, дорогой принц, мне многое надо вам сообщить по этому поводу; прошу вас, сядьте...