Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
– Но проповедовать среди невежественной массы такие вещи - это значит подстрекать ее к самым отчаянным поступкам!
– воскликнула Горбунья.
– Этого-то аббат и добивается.
– Да что ты говоришь!
– Соседние жители, вероятно подстрекаемые еще кем-нибудь, начали относиться очень враждебно к фабричным: в них возбудили если не ненависть, то по крайней мере, зависть... Видя, что мы живем все вместе, в хорошем доме, сытые, одетые, энергичные, веселые и трудолюбивые, они всегда нам завидовали, а теперь помимо аббата их подстрекают еще тайные агенты из числа самых скверных работников с фабрики Трипо, нашего конкурента. Все эти козни уже принесли плоды: между нашими фабричными
– А ты правду говоришь, что рана несерьезная?
– с тревогой переспросила Горбунья.
– Говорят тебе, пустяки!.. Но враги господина Гарди не удовольствовались проповедями: они пустили в ход нечто гораздо более опасное.
– То есть?
– Я и мои товарищи немало поработали оружием в Июльские дни. Теперь мы считаем, и не зря, - что сейчас не время за него браться. Другие смотрят на дело иначе, - мы их не осуждаем, но остаемся при своих взглядах. Дядюшка Симон, не менее храбрый, чем его сын, и добрый патриот, одобряет нас и руководит нами. Но вот уже несколько дней вокруг фабрики, в саду, на дворе стали попадаться прокламации, в которых говорится: "Вы трусы и эгоисты! Если случай вам послал хорошего хозяина, вы сразу стали равнодушны к страданиям ваших братьев и безразличны к средствам освобождения! Материальное благосостояние развратило вас".
– Боже мой! Агриколь, как они упорны в своей злобе!
– Да... и, к несчастью, все это начинает действовать на наших молодых товарищей; так как затрагивают их лучшие чувства, они не могут не отозваться на прокламации. В наших мастерских, где до сих пор царило братское согласие, появились ростки розни... чувствуется начало глухого брожения... холодное недоверие заменяет у некоторых привычную дружескую откровенность... Но если я тебе скажу, что эти воззвания, - в чем я почти наверняка убедился, - распространяются эмиссарами аббата-проповедника... да если сопоставить это с сегодняшним появлением молодой дамы, то, не правда ли, это доказывает, что господин Гарди окружен многочисленными врагами?
– Я согласна с тобой, Агриколь. Это ужасно, - сказала Горбунья.
– И, по-моему, дело настолько серьезно, что необходимо, дабы господин Гарди сам решил, как тут поступить... Что же касается молодой дамы, то, по-моему, лишь только господин Гарди приедет, ты должен увидеться с ним, и как ни деликатна ситуация, ты обязан рассказать ему все, что произошло.
– Меня это очень смущает!.. Не подумает ли он, что я хочу проникнуть в его тайны?
– Если бы за этой дамой не следили, то я, пожалуй, разделила бы твои опасения... Но за ней шпионят, она в опасности... и, по-моему, ты должен предупредить господина Гарди... Представь себе... ведь очень может быть, что эта дама замужем... Не лучше ли господину Гарди знать обо всем заранее?
– Верно, милая Горбунья, я последую твоему совету: господин Гарди узнает все... Но теперь, когда мы переговорили о чужих делах, поговорим обо мне... да, обо мне... Речь идет, быть может, о счастье всей моей жизни!
– прибавил кузнец таким торжественным тоном, что Горбунья поразилась.
– Ты знаешь...
– продолжал Агриколь после минутного молчания, - что с детских лет я никогда ничего от тебя не скрывал... что я поверял тебе все... абсолютно все?
– Знаю, Агриколь!
– сказала Горбунья, протягивая кузнецу свою бледную, хрупкую руку.
Дружески пожав ее, он продолжал:
– Когда я говорю, что ничего не скрывал... это не совсем точно: я всегда скрывал от тебя свои любовные приключения... но это потому, что хотя сестре говорить можно все... но есть вещи, о которых не говорят с такими честными и чистыми девушками, как ты...
–
– ответила Горбунья, героически подавляя горькое чувство.
– И я тебе за это очень благодарна!
– Но, дав себе слово никогда не говорить с тобой о легких интрижках, я всегда думал так: если случится что-нибудь серьезное... если я встречу кого-нибудь, на ком я вздумаю жениться... тогда, конечно, я посоветуюсь сперва с сестрой, а потом уже буду говорить с родителями, и моя добрая Горбунья первая обо всем узнает.
– Ты очень добр, Агриколь!
– Так вот... я и должен тебе сказать, что это время настало... я влюблен до безумия и думаю жениться.
При этих словах Горбунья почувствовала себя на секунду точно парализованной. Ей казалось, что кровь остановилась и стынет в жилах, что сердце перестало биться... и не то чтобы разбилось, а как будто растаяло и исчезло... ей казалось, что она умирает... Но после первого страшного потрясения она нашла силы в той самой ужасной боли, которую испытывала, и, подобно мученицам, находившим в себе силу улыбаться во время страшных пыток, несчастная, боясь, чтобы роковая любовь, такая смешная в ее положении, не была угадана, нашла в себе почти невероятную силу спокойно спросить кузнеца, смотря ему прямо в глаза с душевной ясностью:
– А... ты полюбил... серьезно?
– Видишь ли, милая Горбунья... Я эти четыре дня просто не живу... то есть живу одной этой любовью!
– Всего четыре дня, как ты влюблен?
– Не больше!.. но время здесь ничего не значит!
– И она очень хороша?
– Брюнетка... талия нимфы... бела, как лилия... голубые глаза... вот такие громадные... и такие же добрые... такие же кроткие, как твои!
– Ты мне льстишь, Агриколь!
– Нет, нет, напротив, я льщу Анжели... [от фр. "ange" - ангел] ее так зовут... Не правда ли, прелестное имя, милая Горбунья?
– Да... прелестное...
– отвечала бедняжка, с горестью сравнивая это изящное имя с насмешливой кличкой _Горбунья_, как называл ее Агриколь, не задумываясь над этим. Она продолжала с каким-то ужасным спокойствием: Анжель... да, прелестное имя!
– Представь же себе, что это имя является подлинным отображением не только лица, но и ее сердца! Одним словом, у нее ангельское сердце... пожалуй, достойное сравнения с твоим...
– У нее мои глаза... мое сердце... удивительное сходство со мной! сказала Горбунья, улыбаясь.
Агриколь не заметил иронии, отчаяния, скрывавшейся в словах Горбуньи, и с искренней нежностью продолжал:
– Неужели ты думаешь, что я мог бы серьезно полюбить девушку, если бы в ее сердце, характере и уме не было сходства с твоими?
– Полно... брат...
– сказала Горбунья с улыбкой.
Да, у несчастной хватило мужества улыбнуться!
– Полно... ты что-то сегодня склонен к комплиментам! Где же ты познакомился с этой милой особой?
– Она просто-напросто сестра одного моего товарища. Мать ее заведует нашей бельевой. Ей понадобилась помощница... и так как в нашем объединении при найме отдают предпочтение родственникам его членов, то госпожа Бертен - это имя матери моего товарища - и выписала свою дочь из Лилля, где она жила у тетки. Всего пять дней, как она появилась в бельевой... В первый раз, когда я ее увидал... на вечернем собрании... я просидел с ней и с ее матерью и братом целых три часа... Тут-то я и почувствовал, что меня задело за живое... На другой день... еще больше... и дошло до того, что я совсем обезумел и решил жениться... если ты мне посоветуешь... И знаешь... ты, может быть, удивишься?.. а между тем все зависит от тебя: я буду просить позволения у отца и матери только после того, как ты выскажешься!