Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
В удостоверение чего и подписуюсь сего 13 февраля 1832 года, в Париже, в час вскрытия завещания одного из моих предков по отцовской линии.
Габриель де Реннепон".
Не говоря ни слова, Габриель встал с места и подал бумагу Родену.
Социус внимательно ее прочел и по-прежнему бесстрастно ответил, глядя на Габриеля:
– Ну и что же? Это записанная клятва и больше ничего.
Габриель остолбенел от наглости Родена, осмелившегося заметить, что его честный, великодушный, непосредственный порыв, заставивший его письменно возобновить
Социус первый прервал молчание и с холодным бесстыдством сказал д'Эгриньи:
– Одно из двух: или ваш возлюбленный сын Габриель действительно желает бесповоротно и законно возобновить свой дар... или...
– Прошу вас, месье, - воскликнул Габриель, едва сдерживаясь и прерывая речь Родена, - не унижайте ни меня, ни себя таким постыдным предположением.
– Хорошо, - все так же бесстрастно продолжал Роден, - если вы действительно серьезно желаете сделать этот дар, то кто вам мешает его утвердить законным путем?
– Конечно, никто, - с горечью заметил Габриель, - если вам мало моего слова и моей подписи.
– Дорогой сын мой, - ласково заметил отец д'Эгриньи.
– Если бы дело шло о дарственной в мою пользу, конечно, я вполне удовольствовался бы вашим словом... Но здесь дело другое... Я только уполномоченный от общины, или, лучше сказать, опекун тех бедных, которые воспользуются вашей великодушной жертвой... Поэтому для блага человечества необходимо обставить этот акт передачи имущества самым законным образом... Необходимо, чтобы у бедняков, о которых мы хлопочем, было в руках нечто более достоверное, чем одни обещания, изменить которые можно в любую минуту... А потом, наконец... Господь с минуты на минуту может призвать вас к себе... а кто знает, захотят ли ваши наследники исполнить ваше желание?.
– Вы правы, отец мой, - грустно заметил Габриель.
– Я упустил из виду возможность смерти... а она между тем... очень вероятна...
В эту самую минуту Самюэль отворил дверь и сказал:
– Господа, нотариус приехал. Могу я провести его сюда? Дверь в дом будет открыта ровно в десять часов.
– Мы очень рады видеть господина нотариуса, - отвечал Роден, - тем более что у нас есть к нему дело. Будьте любезны, попросите его войти.
– Сейчас, месье, - сказал Самюэль, уходя.
– Вот, кстати, и нотариус, - обратился Роден к Габриелю.
– Вы сейчас же можете все оформить, если ваши намерения не изменились, и этим вы снимете с души огромную тяжесть.
– Месье, - заметил Габриель, - что бы ни случилось, я считаю себя также связанным этой простой запиской, которую я прошу вас сохранить, - добавил он, обратись к д'Эгриньи, - как и формальным актом, который я готов сейчас же подписать, - закончил молодой священник, повернувшись к Родену.
– Тише, сын мой: вот и нотариус, - сказал отец д'Эгриньи.
Действительно, в комнату вошел нотариус.
Пока он будет вести переговоры с Роденом, Габриелем и отцом д'Эгриньи, мы с читателем проникнем в замурованный
6. КРАСНАЯ ГОСТИНАЯ
Как приказал Самюэль, входная дверь дома была уже освобождена каменщиками от кирпичей, которыми она была заделана, и когда с нее сняли свинцовый лист и железные рамы, то оказалось, что дубовая резьба сохранилась в неприкосновенности благодаря отсутствию доступа воздуха. Рабочие, как и писец нотариуса, наблюдавший за работой, окончив дело, с нетерпением ожидали открытия двери, так как видели, что Самюэль медленно приближается к ним с громадной связкой ключей.
– Теперь, друзья, - сказал старик, дойдя до крыльца, - вы закончили дело и идите получать плату с хозяина господина писца; мне же остается только проводить вас до ворот.
– Полноте, милейший, - воскликнул писец, - что это вы выдумали! Дело дошло до самого интересного момента, и все мы, я и эти добрые ребята, горим нетерпением увидеть, что делается в этом таинственном доме, а вы нас вдруг гоните отсюда! Это совершенно невозможно...
– Как мне это ни прискорбно, но я обязан вас удалить. Я должен непременно первый и совершенно один войти в дом, прежде чем ввести туда наследников... для оглашения завещания...
– Кто же дал вам такое смешное и варварское приказание?
– спросил разочарованный писец.
– Мой отец, месье.
– Такое отношение к последней воле отца достойно уважения, но неужели вы, такой добрый человек, такой превосходный, такой достойный хранитель, разливался писец, - неужели вы не позволите нам хоть одним глазком взглянуть за дверь, хоть в щелочку?
– Да, месье, только одним глазком!
– поддержали умоляющим тоном братья _штукатурной лопатки_.
– Очень сожалею, что должен вам отказать, - продолжал Самюэль, - но я отворю эту дверь только тогда, когда останусь один.
Каменщики, видя, что старик непоколебим, решили уйти, хотя и с большой неохотой, но писец не желал уступать и заявил:
– Я должен ждать патрона и не уйду из этого дома, пока он не придет... Мало ли зачем я могу ему понадобиться... Итак, достойный старец, как вам угодно, но я остаюсь...
Писца прервали крики его хозяина, который звал его с озабоченным видом из глубины двора:
– Господин Пистон... Скорее!.. Господин Пистон... скорее сюда!..
– Какого черта ему нужно?
– раздраженно воскликнул писец.
– И понадобился же я ему именно в самый интересный момент, когда можно что-нибудь увидеть!
– Господин Пистон!
– слышалось все ближе и ближе.
– Господин Пистон, вы меня не слышите, что ли?
Пока Самюэль провожал каменщиков, писец увидал за поворотом из-за кроны деревьев своего хозяина, который с сильно озабоченным видом и даже без шапки бежал его отыскивать. Делать было нечего: писцу пришлось спуститься с крыльца и показаться хозяину, как это ни было ему досадно.
– Позвольте, месье, - сказал месье Дюмениль, - что это значит: я должен целый час кричать вас во все горло?