Агасфер (Вечный Жид) (том 3)

Сэ Эжен

– Сжальтесь!.. Братья... будьте милосердны и справедливы!

Опомнившись от первого впечатления и справившись со своим невольным волнением, каменолом придвинулся к Габриелю и закричал:

– Нет пощады отравителю! Он нам нужен... отдайте его нам... или мы его сами возьмем...

– Подумайте, что вы делаете, братья?
– отвечал Габриель.
– В храме... в святом месте... в месте убежища для всех преследуемых!

– Мы и с алтаря стащим отравителя, - грубо отвечал каменолом.
– Лучше отдайте его

по-хорошему!

– Братья... выслушайте меня!
– говорил Габриель, простирая руки.

– Долой священника!
– кричал каменолом.
– Отравитель прячется в церкви... Вали, ребята, в церковь!

– Да, да!
– волновалась снова увлекаемая яростью толпа.
– Долой священника!

– Они заодно!

– Долой церковников!

– Валяй прямо... как в архиепископский дворец!

– Как в Сен-Жермен л'Оксерруа!

– Эка важность церковь!

– Коли длиннорясые за отравителей... так в воду их!

– Да!.. Да!..

– Вот я вам покажу дорогу!

И говоря это, каменолом, Цыбуля и еще несколько из его шайки стали наступать на Габриеля.

Миссионер, видя возрастающее озлобление толпы, был настороже, и, вбежав в церковь, он успел захлопнуть дверь и заложить ее поперечным деревянным засовом. Сам он изо всех сил уперся в нее. Благодаря этому дверь несколько минут могла выдержать сопротивление.

В это время Габриель крикнул отцу д'Эгриньи:

– Спасайтесь, отец мой... спасайтесь через ризницу... остальные выходы все заперты!..

Иезуит, измученный, избитый, обливаясь холодным потом, думал, что уже избежал опасности, и свалился почти без чувств на первый попавшийся стул... При возгласе Габриеля он вскочил и, шатаясь, пытался достичь хоров, отделенных от остальной церкви решеткой.

– Скорее, отец мой!
– с ужасом говорил Габриель, изо всех сил напирая на дверь.
– Скорее... еще несколько минут... и будет слишком поздно.

И миссионер с отчаянием прибавил:

– И одному... одному... противостоять этим безумцам!

Он был действительно один. При первом шуме нападения трое или четверо причетников и служащих церковного совета в испуге бросились спасаться кто в орган, куда они быстро взобрались по лестнице, а кто через ризницу, причем последние, заперев двери снаружи, лишили Габриеля и аббата д'Эгриньи всякой возможности побега.

Аббат, скрючившись от боли и слыша советы миссионера поторопиться, делал тщетные усилия, чтобы достигнуть решетки хоров, держась за стулья, попадавшиеся ему на пути... Но через несколько шагов, побежденный волнением и болью, он пошатнулся, ослабел и рухнул на плиты, потеряв сознание.

В эту самую минуту Габриель, несмотря на невероятную энергию, какую ему придавало желание спасти отца д'Эгриньи, почувствовал, что дверь шатается под сильным напором и сейчас будет выломана. Он обернулся, чтобы взглянуть, успел ли отец д'Эгриньи

по крайней мере покинуть церковь, и к ужасу своему увидел, что тот лежит на полу недалеко от хоров. Отойти от полуразбитой двери, подбежать к отцу д'Эгриньи, поднять его и втащить за решетку хор было для Габриеля делом мгновения, потому что он закрывал решетку именно в тот момент, когда каменолом и его банда, выломив дверь, бросились в церковь. Стоя перед хорами и сложив на груди руки, Габриель спокойно и бесстрашно ожидал толпу, рассвирепевшую еще больше от сопротивления, которого она не ожидала.

Нападающие бурно ворвались в церковь, но тут произошло нечто странное. Ночь уже наступила. Только алтарь был слабо освещен несколькими серебряными лампадами, углы же собора тонули во мраке. Вбежав в этот темный, молчаливый, пустынный, огромный храм, самые смелые невольно остановились, онемев и почти в испуге при виде внушительного величия каменной пустыни. Казалось, они боялись пробудить эхо громадных мрачных сводов, с которых стекала могильная сырость, словно охладившая пылающие гневом головы и опустившаяся на их плечи, подобно свинцовой пелене.

Религиозные традиции, косность, привычки или воспоминания детства имеют такую власть над иными людьми, что многие из спутников каменолома, едва войдя, почтительно обнажили головы и старались осторожно ступать, чтобы заглушить шум шагов по звонким плитам. Затем они обменялись несколькими словами тихо, боязливо, вполголоса.

Другие, робко пытаясь найти глазами на неизмеримой высоте терявшиеся в сумраке арки гигантского нефа, чувствовали почти испуг, сознавая себя такими маленькими в этой необъятности, наполненной мглою... Но их волнение быстро улетучилось после первой же шутки каменолома, нарушившей эту благоговейную тишину:

– Тысяча чертей!
– воскликнул он.
– Что это мы примолкли, точно собираемся служить вечерню! Если бы еще в кропильнице было вино! Ну, тогда бы куда ни шло!

Несколько взрывов дикого хохота были ответом на эти слова.

– А разбойник успеет скрыться!
– заметил кто-то.

– И мы останемся с носом!
– прибавила Цыбуля.

– Можно подумать, что здесь есть трусы, боящиеся служек!
– сказал каменолом.

– Никогда!
– закричали все хором.
– Никогда... мы не боимся никого!

– Так вперед!

– Да... вперед... вперед!
– кричали голоса.

И возбуждение, на минуту было улегшееся, казалось, только удвоилось.

При бледном свете серебряной лампады глаза, привыкшие уже к полумраку, стали различать внушительную фигуру миссионера, стоявшего перед решеткой хор.

– Отравитель должен быть спрятан здесь, в каком-нибудь углу, - закричал каменолом.
– Надо заставить священника отдать нам разбойника!

– Он нам за него ответит!

– Ведь он его скрыл здесь!