Агасфер (Вечный Жид) (том 3)
Шрифт:
И добрые, честные люди крепко обнялись.
Мы знаем, что Роден и отец д'Эгриньи присутствовали невидимыми свидетелями при этой сцене, подслушивая с всепожирающим вниманием. Роден не упустил ни одного слова из беседы. В ту минуту, когда Габриель и господин Гарди бросились в объятия друг к другу, он отвел свои змеиные глаза от отверстия, в которое глядел. Лицо иезуита выражало радость и дьявольское торжество. Отец д'Эгриньи, которого конец этой сцены поверг в уныние, не понимал победоносного вида своего сообщника и глядел на него с несказанным изумлением.
– _У
– Что хотите вы этим сказать?
– Имеется здесь дорожный экипаж?
– спросил Роден, не отвечая на вопрос почтенного отца.
Д'Эгриньи вытаращил глаза и машинально повторил:
– Дорожный экипаж?
– Ну да... что я, по-еврейски, что ли, говорю?
– нетерпеливо сказал Роден.
– Кажется, ясно? Есть здесь дорожный экипаж?
– Конечно... мой собственный.
– Пошлите сейчас же за почтовыми лошадьми.
– Зачем?
– Чтобы увезти господина Гарди.
– Увезти господина Гарди?
– переспросил аббат, думая, что Роден бредит.
– Ну да, вы его свезете в Сент-Эрем.
– В это пустынное и печальное место... господина Гарди?
Отцу д'Эгриньи начало казаться, что он видит сон.
– Ну да: господина Гарди, - пожимая плечами, сказал Роден.
– Увезти господина Гарди... теперь... когда Габриель...
– Не пройдет и получаса, как господин Гарди на коленях будет умолять меня увезти его из Парижа как можно дальше, в пустыню, если это возможно.
– Но Габриель?
– А письмо от архиепископа, которое сейчас принесли?
– Да ведь вы сказали, что поздно!
– Тогда у меня не было _зацепки_, а теперь есть!
– отвечал отрывисто Роден.
И с этими словами преподобные отцы поспешно покинули тайник.
36. ПОСЕЩЕНИЕ
Бесполезно указывать, что Габриель, спасая господина Гарди, пользовался, с присущим ему достоинством, самыми благородными средствами, чтобы вырвать его из-под убийственного влияния святых отцов. Ему, с его чистой и прекрасной душой, было противно открывать низкие интриги злодеев, и он решился бы на это средство только в крайнем случае, если бы его проникновенные и дружеские слова были бессильны перед ослеплением господина Гарди.
– Труд, молитва и прощение!
– с восторгом проговорил господин Гарди. Этими тремя словами вы вернули меня к жизни и надежде...
Не успел господин Гарди произнести эти слова, как дверь отворилась, и в комнату вошел слуга. Он молча подал молодому священнику письмо.
Габриель с удивлением взглянул на объемистый пакет, но, увидав в углу небольшой условный знак, быстро его распечатал и вынул лист бумаги, сложенный в форме министерских депеш, с красной восковой печатью.
– Боже!
– невольно вырвался у него крик горестного изумления.
И, обратившись к господину Гарди, он сказал:
– Извините...
– Что такое? Какая-нибудь неприятная весть?
– с участием спросил фабрикант.
– Да... очень грустная!
– уныло отвечал Габриель.
Затем он прибавил про себя:
– Так вот зачем меня вызывали
– И с глубоким вздохом он покорно прибавил: - Нечего делать... я должен повиноваться... и повинуюсь... так предписывают мне... мой обет.
Господин Гарди, не сводивший с Габриеля беспокойного, удивленного взора, участливо спросил его:
– Хотя моя дружба и благодарность еще так новы... но не могу ли я вам быть полезен? Я столь многим вам обязан... и был бы счастлив, если бы мог что-нибудь для вас сделать.
– Вы много для меня сделаете, брат мой, оставив мне счастливое воспоминание об этом дне... Это облегчит мою покорность жестокому горю.
– У вас есть горе?
– с живостью сказал господин Гарди.
– Скорее... тяжелая весть...
– и Габриель, отвернувшись, смахнул слезу.
– Но добрый и справедливый Бог меня не оставит своими утешениями... Немалым утешением является уже то, что я вижу вас на хорошем, благом пути... Прощайте, брат мой... до скорого свидания...
– Вы меня покидаете?
– Так нужно. Во-первых, я должен узнать, как сюда попало это письмо... затем я обязан тотчас же повиноваться полученному приказу... Агриколь скоро явится к вам... он передаст мне ваше решение и сообщит ваш адрес... и мы увидимся, когда вы только захотите.
Из скромности господин Гарди не пытался узнать причину внезапного огорчения Габриеля. Он сказал:
– Вы спросили меня, когда мы увидимся. Давайте завтра. Я сегодня же уеду из этого дома.
– Тогда до завтра, дорогой брат, - сказал Габриель, пожимая руку господину Гарди, который невольно, быть может инстинктивно, ухватился за его руку, точно боялся отпустить Габриеля от себя.
Молодой священник с удивлением посмотрел на господина Гарди, и тот, улыбаясь, отпустил его руку, говоря:
– Простите меня, брат мой, но из-за всего того, что я здесь выстрадал... я стал словно ребенок... боюсь остаться один.
– А я теперь спокоен относительно вас... я оставляю вас с утешительными мыслями и пробудившимися надеждами. Их хватит, чтобы занять ваш досуг до прихода Агриколя, который, верно, не запоздает... До свидания... до завтра, брат мой.
– До завтра, дорогой мой спаситель. Приходите же непременно, потому что мне необходима ваша благожелательная поддержка при первых шагах на солнечном свете... Я так долго жил во мраке!
– До завтра, - сказал Габриель, - а пока мужайтесь, надейтесь и молитесь.
– Мужаться, надеяться и молиться!
– повторил господин Гарди.
– С этими словами чувствуешь себя сильным.
И он остался один.
Странное дело: невольный страх, овладевший им, когда Габриель уходил, принял теперь новую форму: господину Гарди стало казаться, что какая-то мрачная тень заполняет комнату вместо чистого и нежного сияния, которое излучало присутствие Габриеля. Вполне понятная реакция, если принять в соображение нравственное и физическое состояние господина Гарди, потрясенного в течение одного дня столь различными впечатлениями.