Агата Кристи
Шрифт:
Возможно, все это верно, но добавим вскользь, что слуги, живя на полном содержании, получали ничтожное жалованье, которого ни при каких обстоятельствах не могло хватить на семью. Поэтому служанки и кухарка — всегда либо молодые девицы, ищущие женихов, либо состарившиеся в услужении старые девы (как Джейн). Встречались в услужении и бездетные пары (типа кухарка — дворецкий), но всегда пожилые, и остается гадать, посчастливилось ли им избежать потомства или их приняли в дом только тогда, когда шанс родить ребенка окончательно исчез. В любом случае ребенок и службы были несовместимы. Трагична история кухарки Агатиной бабушки, тайно родившей незаконную Дочь и сразу от нее отказавшейся не только из соображений морали, но и потому, что своим трудом не смогла бы ее
«Если бы я вдруг оказалась теперешним ребенком, то, может быть, сильнее всего тосковала бы по слугам. В каждодневную жизнь ребенка они вносили, конечно, самые яркие и сочные краски.
Со слугами меня связывали гораздо более близкие отношения, чем с мамиными друзьями. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу Джейн, царственно двигающуюся по кухне, с необъятной грудью, невероятного объема бедрами, перепоясанную тугим накрахмаленным кушаком. Это была олимпийка. И только когда ей предстояло приготовить большой званый обед, Джейн чуть-чуть краснела. В такие дни меня изгоняли из кухни беспощадно.
— Сегодня, мисс Агата, у меня нет времени. Хлопот полон рот. Вот вам горсть изюму. Отправляйтесь в сад и больше не беспокойте меня!
Я немедленно ретировалась, как всегда под большим впечатлением от непререкаемости ее высказывания».
Это вечное стремление викторианских детей на кухню объяснялось отчасти тем, что там было самое теплое помещение в доме, лишенном настоящего отопления, и тем, что там остро ощущалась чуждая миру леди прелесть созидательного труда, — и тем, что там непременно перепадало что-нибудь вкусненькое в ротик, вечно голодный от «положенного питания».
Миллеры не считались ни родовитым, ни даже зажиточным семейством, большинство их друзей были не знатнее, но богаче. Оглядываясь назад, Агата признавала, что «мы жили вполне комфортабельно, но не более того». Они не держали ни дворецкого, ни лакея, ни личной горничной матери, не имели выезда с кучером (впрочем, выезд редко имели даже настоящие богачи, ограничиваясь экипажем с наемными лошадьми, так как содержать конюшню было просто неудобно). У них были кухарка и две-три служанки, а по тем временам меньше нельзя было себе представить — и это верно, ведь пылесосов и полуфабрикатов, столь облегчающих жизнь, еще не изобрели! Но не всему можно верить в воспоминаниях о будто бы небогатой жизни. «Если в дождливый день мы собирались пойти к друзьям на чашку чая, то полторы мили шагали под дождем в плащах и галошах. Мы никогда не вызывали кеба, разве что речь шла о настоящем бале и под угрозой оказывался бальный наряд». Однако Фред Миллер ежедневно ездил в клуб в кебе. Неужели дамы его семьи не могли себе этого позволить?!
Зато угощение, принятое в Эшфилде, отличалось поистине невероятной — и даже не английской! — изобильной роскошью.
«Тут уж, казалось бы, никак нельзя было обойтись без помощи повара и поварят. Недавно мне попалось на глаза меню одного из наших давних обедов (на десять персон). Сначала предлагался выбор из двух супов — пюре и бульона, за ними следовало горячее тюрбо из палтуса или язык. После этого шел шербет, за ним седло барашка. И уж полной неожиданностью был лангуст под майонезом; на сладкое пудинг „Дипломат“ или русская шарлотка и потом уже десерт. А все это готовила одна Джейн».
И к обеду приходили не одни никому теперь неведомые богачи. Бывала чета Киплингов, бывал Генри Джеймс, по соседству жил знаменитый тогда Иден Филпотс; миссис Миллер превосходно музицировала, мистер Миллер слыл артистом, оба они писали любительские рассказы и стихи — маленькую Агату окружала литературно-музыкальная атмосфера, далекая от серой буржуазности.
Впрочем, знаменитости не обращали внимания на девочку в муслиновом платьице, смотревшую на них с любопытством, никак не связанным с их славой.
Зачем-то мистер Джеймс ломает куски сахара руками, как-то непонятно общаются между собой мистер и миссис Киплинг… Куда заманчивее самой отправиться
«Роскошное, широкое сиденье красного дерева. Сидя на нем, я чувствовала себя как Королева на троне, быстро превращала Диксмистресс в Королеву Маргариту, Дики — в ее сына, Принца Голди — в наследника трона. Он сидел по правую руку от Королевы, на маленьком ободке, обрамлявшем рукоятку из веджвудского фарфора. Я уходила туда с утра, чтобы проводить аудиенции, протягивать руку для поцелуев, и сидела до тех пор, пока не раздавался отчаянный стук в дверь: кто-то требовал, чтобы я немедленно уступила место».
Во-вторых, дом велся на самую широкую ногу, кладовка бабушки-тетушки была битком набита наивкуснейшими лакомствами, воскресный холодный ленч мог удовлетворить аппетит самого Гаргантюа и подавался на самых красивых в мире тарелочках с нарисованными фруктами. Но подлинным притяжением служила, пожалуй, сама бабушка-тетушка, хотя ни тогда, ни позднее Агата не отдавала себе в этом отчета. Некогда бестрепетная мамина воспитательница и папина мачеха, старая миссис Миллер любила внучатую племянницу. Единственная в семье, она радостно приветствовала малышку по утрам, когда та зарывалась в ее роскошную, под алым балдахином, постель; потом они весело играли «в цыпленка» в гостиной и девочка хохотала и визжала от восторга — ведь больше с нею никто никогда по-настоящему не играл.
Дома и Сады, Няня, бабушка-тетушка и иногда мама, канарейка Дики-Голди, песик Тони и кукольный домик, комфорт английского семейного очага и кухонные радости — вот слагаемые викторианского счастливого детства. И было еще одно — для мисс Агаты не взяли гувернантку! она имела счастье никогда не учиться! В последующие годы она поражала окружающих глубочайшим невежеством в простейших вопросах, даже таких элементарных, как прямой угол. Но ребенка отсутствие систематических занятий не могло не радовать.
Ее увлекающаяся разными новейшими теориями мама в тот момент «целиком отдалась идее, что единственный путь для воспитания и образования девочек — это предоставить им возможность как можно дольше пастись на воле; обеспечить им хорошее питание, свежий воздух, ни в коем случае не забивать им голову и не принуждать ни к чему». Агате прямо запрещалиучиться читать, но это не подействовало: к пяти годам она овладела грамотой естественным путем, без всякого сознательного обучения. И тотчас открыла для себя детскую литературу от бессмертных стихов и считалок «Матушки-Гусыни» и «Алисы» до бесчисленных сентиментальных и поучающих викторианских повестей о страданиях маленьких девочек. Она читала все без разбора, запомнив на всю жизнь стишки, а в более сложных книжках часто ничего не понимала и, признаться, не проявляла хорошего вкуса.
Маму искренне огорчил дочкин успех в чтении, а отец заявил, что уж тогда следует заодно научиться и писать. В области правописания мисс Агата проявила столь феноменальную тупость, что так и не сумела овладеть основами грамматики ни английского, ни — позднее — французского языка. Зато ей легко давалась арифметика, которой после завтрака обучал ее лично отец. Ей нравились сюжеты задач, ей доставляло удовольствие разбираться в их хитросплетениях и покорять себе цифры (хотя иногда она не могла решить, должен ли ответ получиться в овцах или в людях). Тем не менее они с отцом быстро дошли до десятичных дробей, но существование алгебры и геометрии осталось девочке неизвестным (как, по-видимому, и самому учителю?). Миссис Миллер, правда, любые сложения-вычитания казались тайной за семью печатями: «Маму удивляло, что я так люблю арифметику, так как она никогда не чувствовала вкуса к бесполезным, по ее мнению, цифрам, доставлявшим ей кучу хлопот в связи с приходившими домой счетами, заботу о которых в конце концов брал на себя отец».