Агата Кристи
Шрифт:
Наибольшие, наследственно предсказуемые таланты Агата сразу же проявила в музыке. С первого занятия она выказала слух, технику, усердие и даже чрезмерное рвение и скоро играла весьма сложные пьесы. Не столь приятным, но единственно обязательным для девочки было посещение танцевального класса. В Торки на занятия ходили одни девочки, а в Илинге — обширном и весьма светском — в классе оказалось довольно много мальчиков. С непривычки Агата робела, ее неуверенность в своих способностях к танцам ставила ее в невыгодное положение: ей доставались наихудшие кавалеры, и она терпела разочарование за разочарованием в общении с противоположным полом. Но танцевать ее все-таки научили.
Тем и исчерпалось полученное ею образование.
Недостаточность собственных знаний не беспокоила маленькую Агату, ибо она о ней не подозревала, а вот учиться и играть без сверстниц казалось очень одиноко. И тогда она выдумала Школу.
«Школа
Первые девочки, которые появились в ней, — это Этель Смит и Анни Грей. Этель Смит было одиннадцать лет, а Анни — девять. Этель, брюнетка с пышной гривой волос, отличалась умом, любила играть в разные игры и говорила басом. Ее лучшая подруга Анни Грей, с льняными колечками волос и голубыми глазами, была полной противоположностью; она постоянно робела, нервничала и чуть что начинала плакать. Она держалась за Этель, свою верную защитницу. Мне нравились обе, но все же я предпочитала смелую и сильную Этель.
К Этель и Анни я прибавила еще двух девочек: Изабеллу Салливан, богатую золотоволосую красавицу с карими глазами. Ей было одиннадцать лет. Я не просто не любила Изабеллу — я ее ненавидела. Она была „светская“. Она важничала, хвасталась своим богатством и носила слишком дорогие и шикарные для ее возраста платья. Ее кузина, Элси Грин, похожая на ирландку, с темными кудрявыми волосами и голубыми глазами, была очень веселая и беспрерывно хохотала. Относясь к Изабелле в целом положительно, она тем не менее иногда как следует отделывала ее. Элси была бедная; она донашивала старые платья Изабеллы, и это иногда вызывало в ней обиду, но не слишком сильную, потому что у нее был легкий характер.
Кое-какое время мне прекрасно жилось с ними. Они путешествовали со мной по „Трубной“ железной дороге, ездили верхом, занимались садоводством и подолгу играли в крокет. Я часто устраивала турниры, состоящие из нескольких матчей. Все мои надежды были сосредоточены на том, чтобы ни в коем случае не выиграла Изабелла. За исключением жульничанья, я прилагала все старания, чтобы помешать ей выиграть: криво держала ее молоток, била быстро, почти не целясь, и, несмотря на все это, чем более небрежно я играла, тем больше везло Изабелле. Она попадала в воротца из самых неудобных позиций, посылала шар издали через все поле и почти всегда с успехом; она чаще всего выигрывала или уж, во всяком случае, не вылетала из турнира. Просто невыносимо.
Через некоторое время мне показалось, что было бы неплохо принять в Школу девочек помладше. Ими оказались шестилетние Элла Уайт и Сью де Верт. Пышноволосая Элла, прилежная и трудолюбивая, была невероятно скучной особой. Она всегда готовила уроки, прекрасно продвигалась по „Детской энциклопедии“ доктора Бруэра и очень недурно и фала в крокет. Сью де Верт, на редкость бесцветную, не только внешне, с ее светлыми волосами и бледно-голубыми глазами, но и внутренне, я просто не чувствовала. Элла и Сью очень дружили между собой, но Эллу я знала как свои пять пальцев, а Сью ускользала от меня. Думаю, причина заключалась в том, что Сью — это на самом деле была я сама.
Должна сказать, что „девочки“ не расставались со мной долгие годы, разумеется меняясь и взрослея. Они участвовали в музыкальных вечерах, пели в опере и получали роли в музыкальных комедиях. Уже взрослой девушкой я то и дело вспоминала их и примеривала им разные платья из моего гардероба.
Я сама смеюсь над собой в такие моменты, но девочки по-прежнему со мной, хотя, в отличие от меня, не состарились. Двадцать три года — самое большее, что я могу представить».
Как пластична детская душа! если подружек нет, их можно выдумать. И, может быть, это не так уж плохо: друзья, которые живут внутри нас, никогда нас не покинут, друзья извне — бог весть…
Первое настоящее детское горе — разлука с Няней. Старая женщина, обеспечившая себе комфортную старость, оставила работу. Больше Агата ее не видела. Заботы о ее утреннем и вечернем туалете возложили на одну из горничных. Взрослые отнеслись с полнейшим спокойствием к удару, подорвавшему в ребенке веру в самые основы надежного существования. Что такое уход служащей, есть о чем говорить? Робкая девочка не умела выразить мучившие ее чувства. Каждый день она писала Няне одинаковые короткие письма. Та отнюдь не поощряла упрямую детскую верность.
«Она отвечала мне дважды в месяц милыми, довольно неопределенного содержания посланиями. Думаю, маму очень волновало, что я никак не могу забыть Няню. Позднее мама рассказывала мне, что обсуждала эту проблему с папой. Неожиданно папа ответил с озорным огоньком в глазах:
— А что же особенного, ведь ты всегда помнила меня, когда я был в Америке.
Мама ответила, что это совершенно другое».
Ну
Нескоро прошли бы острая боль и тоска одинокой пятилетней крошки, но клин клином вышибается. Полнейшая неумелость отца в делах создала внезапно финансовые затруднения — и когда! Мэдж исполнилось шестнадцать, настала пора выйти в свет, тут-то и обнаружилось, что средств на лондонский сезон нет. Разочарование матери и сестры не поддавалось описанию. Мама была лишена не только ласки в детстве, но и нарядов в юности, поскольку тетушка упорно видела ее дитем и одевала в фартучки. Поэтому она мечтала дать дочерям всё им причитающееся и мысленно давно видела старшую красавицу в туалетах от лучшей портнихи, представляющуюся ко двору, танцующую с самыми завидными кавалерами. Увы… Подавленный угрозой разорения, отец начал ощущать проблемы со здоровьем. Испытанным средством поправить дела и здоровье считался отъезд за границу, где жизнь на порядок дешевле. Смысл отъезда состоял в том, чтобы сдать дом вместе со слугами за хорошие деньги, уехать на север или юг Франции и поселиться в скромном отеле.
«Если память мне не изменяет, это переселение произошло, когда мне было шесть лет. Эшфилд сдали, кажется, американцам, за внушительную сумму, и семья начала готовиться к отъезду.
Нам предстояло переехать на юг Франции, в По. Естественно, я была в восторге от этой перспективы. Мы поедем, говорила мне мама, в такое место, где увидим горы. Я задавала кучу вопросов. „Они очень-очень высокие? Выше, чем колокольня церкви Святой Марии?“ — спрашивала я с огромным интересом. Выше колокольни Святой Марии я ничего не видела. Да, горы гораздо, гораздо выше. Они поднимаются на сотни, тысячи футов. Я убегала в сад с Тони, захватив с собой огромную горбушку хлеба, выклянченную в кухне у Джейн, и, не переставая грызть ее, принималась обдумывать все это, пытаясь представить себе горы. Я запрокидывала голову и смотрела в небо. Вот какие будут горы — вверх, вверх, вверх, пока не утонут в облаках».
Старшие не приходили в такой восторг. Миссис Миллер любила горы, но оздоравливающий эффект пребывания в Гаскони был далеко не очевиден, а светский статус тех мест никак не равнялся Ривьере. Выбирать не приходилось — по дешевизне По был вне конкуренции, к тому же утешала перспектива встретить там некоторых друзей из Америки, чьи обстоятельства, возможно, оказались схожи.
До гор было еще далеко. Требовались паспорта (маленькая Агата почему-то уверилась в их ненужности, но она ошиблась — визы впрямь не требовались, но выправить паспорт, внутри Великобритании не применявшийся и выдававшийся на короткий срок для путешествий к вящей пользе соответствующих служб, было необходимо). Потом начинались Сборы: десятки гигантских, даже двухэтажных, сундуков, огромные кожаные чемоданы и баулы, бесчисленные шляпные картонки, портпледы, перетянутые ремнями с ручками, саквояжи и прочее, прочее. Потом их ждала переправа через море, которую Агата выдержала с честью, гордясь превосходством над страдающими матерью и сестрой. Следующее небывалое событие — ночь в спальном вагоне, на верхней полке! Девочка на всю жизнь влюбилась в поезда.
Наконец По. Но где же горы? «Высь над моей головой — за пределами видимого или постижимого? Вместо этого я увидела на горизонте нечто напоминающее торчащие зубы, в лучшем случае поднимающиеся на один или два дюйма над уровнем земли. Это „это“? Это горы? Я ничего не сказала, но до сих пор ощущаю это чудовищное разочарование».
Конечно, «она ничего не сказала»! Как много раз потом она столкнется с последствиями своей болезненной деликатности, порожденной, вероятно, детским одиночеством…
Взрослые были довольны: американских друзей оказалось даже больше, чем ожидали. Появились и другие. К мисс Агате приставили английскую гувернантку, отлично говорившую по-французски. Однако девочка не желала учить французский, а ее поведение стало безобразным. Неужели это прежнее послушное тихое дитя? сорванец, доводивший вместе с новообретенными американскими подружками персонал отеля до истерик обычными ребяческими выходками вроде замены соли на сахар в солонках, а то и хуже. Однажды болтавшие в гостиной отеля матери получили записку: «С почтением от бельгийской леди, которая живет в другом крыле отеля. Известно ли миссис Селвин и миссис Миллер, что их дети ходят по карнизу на четвертом этаже?»
Бельгийская леди обладала крепкими нервами, коли послала горничную к мамам,а не наверх спасать первым делом детей. Матери зато проявили все положенные эмоции, дождавшись, когда дети сами влезут в ближайшее (третье от начала их пути) окно, и послав им «приказ немедленно явиться в гостиную миссис Селвин. Обе мамы были вне себя. Мы не понимали почему. Нас отправили в постель на весь оставшийся день. Никакие доводы в защиту не принимались во внимание; нас даже не захотели выслушать. И напрасно.