Агент абвера. Повести
Шрифт:
— Сейчас, вероятно, придет носильщик?
— Да, конечно…
— Благодарю вас.
И всем своим видом подчеркнула: да, я понимаю, у вас такая служба. Таможенники, пограничники. Так во всем мире. Пожалуйста — вот все мои вещи… Видимо, тут какое–то недоразумение.
Капитан, производивший обыск, делал это не спеша. Он аккуратно вынимал из Ольгиного чемодана одну вещь за другой, внимательно рассматривал белье, обувь, платье, блузы, шерстяные кофты, всякие безделушки, русские сувениры, бутылки коньяка и пакеты с зернами кофе. Понятые — механик железнодорожного
Так прошло не менее часа.
Капитан занес в протокол последнюю запись — под номером 27. Каллиграфическим почерком было выведено: «Сувенир — тульский самовар. Цена не обозначена». Ольга повернула голову в сторону капитана и, улыбаясь, спросила:
— Это, кажется, все? — Пожалуй, впервые в ее голосе прозвучало нечто подобное нетерпению.
И с той же улыбкой, с той же неизменно холодной вежливостью последовал ответ:
— Простите, это еще не все. Разрешите посмотреть вот эту сумочку?
И капитан потянулся к лежавшей перед Ольгой на круглом столике черной кожаной сумочке. Понятые, впервые за два часа услышав человеческие голоса, встрепенулись, закашляли, заерзали на своих креслах и даже привстали.
Сидевший у окна Птицын все время пристально наблюдал за Ольгой. Он подметил, как круто изогнулась ее искусно подчерненная правая бровь, как слегка порозовело бледное лицо и задрожали пальцы, ухватившиеся за ремешок сумочки.
— Разрешите…
Ольга разжала пальцы.
— Пожалуйста…
Капитан открыл сумочку и по–прежнему неторопливо выложил на стол пудреницу, расческу, носовой платок, тюбик губной помады, деньги, набор открыток, жевательную резинку… Когда сумочка опустела, он осторожно раскрыл ее пошире и ловко зацепил кончик клейкой ленты, скреплявшей внутреннюю обшивку с металлическим остовом. Лента легко отделилась, и внутри сумочки обнаружилось тайное отделение. Капитан попросил понятых подойти поближе к столу и на их глазах извлек из тайника несколько листков бумаги. Это тонкое плотное шелковое полотно весьма условно можно было назвать бумагой. В тайнике оказались три пронумерованных листка, исписанных убористым. почерком.
Капитан взял лист № 1. Первая строка была жирно подчеркнута. Он вслух прочел ее: написанные по–немецки фамилия, имя, отчество и полное ученое звание. Это была фамилия известного в Москве математика.
Капитан бережно отложил в сторону найденные в тайнике листы бумаги и подчеркнуто вежливо обратился к Ольге:
— А теперь я прошу вас снять туфли… Вот здесь коврик… Чтобы не простудиться… Или вам угодно будет достать из чемодана другие туфли?
Молча, ни на кого не глядя, Ольга сняла туфли и подала их капитану. Он достал из
— Прошу вас, товарищи понятые, осмотрите.
Внутри каблука был тайник. Капитан и понятые, подписав протокол обыска, приложив к нему постановление об аресте студентки, вышли. Птицын остался один на один с Ольгой. Медичка поднялась, не зная, что ей делать дальше, поежилась, хотя в кабинете было тепло.
— Вам холодно?.. Можете накинуть пальто. Нездоровится? Знобит? Да, бывает… Садитесь. У нас разговор будет недолгий, но сидя как–то удобнее вести его. Русские говорят: в ногах правды нет. У меня есть несколько вопросов к вам. Так сказать, предварительного характера.
— Слушаю вас.
— Кто была ваша попутчица в купе?
Ольга ухмыльнулась.
— Жена какого–то советника.
— Какого?
— Не знаю точно… Ливанского или ливийского. Ее муж работает в посольстве в Москве.
— Куда едет?
— В Париж. Пробудет там неделю, а потом домой.
— Она знает, кто вы и куда едете?
— Нет, она ничего не знает обо мне. Я пыталась говорить с ней по–французски, но она плохо знает язык. С большим трудом мы объяснялись с ней по–французски и по–русски. Она приняла меня за француженку.
— Ваши родные ждут вас? Вы известили их о выезде? Письмом, телеграммой?
— Я послала маме письмо, в котором сообщила, что выезжаю в Париж, пробуду там три дня, а в пятницу автобусом — домой.
— Вы, вероятно, догадываетесь, что в этом маршруте произойдут некоторые изменения… А мамы на всем белом свете остаются беспокойными мамами, когда ждут домой своих дочерей. Не надо, чтобы ваша мама волновалась.
Ольга вопросительно посмотрела на Птицына, стараясь понять его.
— Думается, следовало бы отправить маме телеграмму и сообщить ей, что ваши планы изменились, что вы задержались в Москве.
— Я охотно послала бы такую телеграмму, но как это сделать? Если я вас правильно поняла, то я больше не принадлежу себе… Так, кажется?
— Да, вы правильно поняли… Впрочем, это нетрудно понять… Но о телеграмме мы могли бы позаботиться. Вот вам листок бумаги. Пишите.
Ольга написала телеграмму и протянула ее Птицыну.
— Ваша телеграмма будет отправлена.
— Из Бреста?
— Нет, из Москвы. А сейчас прошу вас… — И Александр Порфирьевич подал Ольге пальто.
В тот же день Медичка специальным авиарейсом была отправлена в Москву. Вместе с ней полетел и Птицын.
На первом же допросе Ольга собственноручно написала обстоятельные ответы на вопросы. Арестованная ничего не скрывала и даже не пыталась скрыть. Это, пожалуй, шло не от отчаяния, а от сознания: иного пути нет. Она вела себя так, словно давно ждала подходящего случая, чтобы рассказать советской контрразведке о своей шпионской работе. Ее не очень беспокоили утомительные допросы и, видимо, не очень тревожила перспектива суда. И это иногда озадачивало следователя. Однажды он спросил ее:
— У вас сегодня такой вид, будто вам нездоровится. Может, прервем?