Агент абвера. Повести

Сергеев Андрей Яковлевич

— Чертовски примитивный парень! — говорила Ольга о своем поклоннике.

Одна из девушек, хорошо знавшая Владика, спросила:

— Зачем тебе понадобился этот замухрышка? — Ольга испытующе посмотрела на нее, на мгновение задумалась и резко отрубила: «Тайна секса…»

Ольга вышла на улицу, окруженная ватагой юношей и девушек. Она сразу отделилась от студентов, помахала им рукой и свернула в сторону, где ждал Владик. И вдруг — Бахарев.

— О, какая приятная встреча, Николас! — так она его называла с первого дня знакомства.

Ольга

без умолку что–то тараторила о том, как ей приятно было познакомиться с русским поэтом. Она настойчиво приглашала его зайти в общежитие. Не обошлось без шпильки: «Русские боятся встреч с иностранцами».

— В ближайший день нагряну к вам вместе с Мариной.

— А вы давно видели Марину?

— Мне кажется, что я не видел ее целую вечность. Звонил по телефону, и Анна Михайловна мне как–то неопределенно ответила. Говорит, что Марина все еще болеет, не ходит в институт,

Ольга усмехнулась:

— Дочь врача всегда, когда ей это потребуется, сможет представить в институт оправдательный документ. У вас его почему–то называют бюллетенем. Вчера я была у нее. Пили чай с клюквенным вареньем и слушали очень грустные пластинки. Настроение у нее скверное. И даже про ужин в ресторане, как пила, веселилась, танцевала, каким вы были милым кавалером, — про все это рассказывала с такой кислой физиономией, будто речь шла о визите к дантисту. Между прочим, она про вас часто вспоминала. И очень душевно. Видите, какая я благородная, — зову вас в гости и тут же рассказываю вам такое. Душа женщины — потемки. Это я не о Марине. О себе. Кстати, мне показалось, что она очень хочет видеть вас. Счастливый мужчина, которого рвут на части две молодые женщины!

— Вам это только показалось, Ольга.

— Нет, нет. По–моему, у нее будет какое–то дело. Какое? Право, не знаю. Мы очень откровенны друг с другом, у меня от Марины нет секретов, и у нее — от меня. Но женщины всегда будут женщинами. Марина ничего не ответила мне, когда я спросила, какое у нее срочное дело к Николасу…

— Спасибо, Ольга, вы меня успокоили.

Бахарев раскланялся, поцеловал ручку и пошел к остановке троллейбуса.

В четыре часа дня, по расчетам Бахарева, Анна Михайловна уже возвращалась домой. И если Марина по каким–то причинам избегает даже телефонного разговора с ним, то уже по крайней мере с мамой можно объясниться.

К телефону подошла мама.

— Здравствуйте, Коля. Где вы пропали? Марина вспоминала вас. Спрашивала, не звонили ли вы.

— А разве она отлучалась из дому? Мне казалось, что она не поднимается с постели.

Замешательство мамы длилось не более секунды.

— Да, вообще–то режим, как говорят врачи, постельный. Но у нее было какое–то неотложное дело. С вами, молодыми, совладать не так легко. У вас…

Анна Михайловна не успела закончить фразы. Видимо, Марина вырвала у нее трубку и, не сказав даже «здравствуй», спросила:

— Хочешь меня видеть?

— Конечно. Был бы очень рад, Марина. Я тебе звонил…

— Ты можешь сейчас приехать? Жду.

Дом, где

жили Васильевы, стоял в глубине большого двора–сада с детской площадкой, беседкой–читальней, с большим самодельным, наскоро сбитым столом — приют домовых любителей «забить козла». По фасаду пять подъездов, смотрящих во двор. Дорога от дома к троллейбусной остановке петляла, огибая корпуса–близнецы.

Бахарев за сравнительно короткий срок хорошо изучил город, знал многие проходные дворы, парадные. У него был свой, профессиональный критерий в оценке домов. И с этой точки зрения дом Марины он оценил на пятерку.

Шагая от троллейбусной остановки, Бахарев встретил Анну Михайловну. Она первой окликнула его:

— Коля!

— Здравствуйте, давно я вас не видел.

— Вы нас совсем забыли…

— Творю, Анна Михайловна. Днем и ночью. А как здоровье Марины? Сегодня, наконец, получил высочайшее разрешение навестить ее. Она уже выходит на улицу?

Анна Михайловна покраснела. И, не отвечая на вопрос, попросила проводить ее до троллейбуса. Некоторое время шли молча. Первой заговорила Васильева.

— Все как–то очень странно, Коля, складывается. Разрешите один, может и не очень деликатный, вопрос,

Бахарев внутренне насторожился:

— Хоть десять вопросов…

— Вы ничем не обидели Марину в тот вечер, в ресторане?

— Боже упаси! Анна Михайловна, что вы!

— Это, конечно, мнительность матери. Но именно с тех пор она стала молчаливой, подверженной частой смене настроений, очень легко возбудимой. Я всегда была к ней снисходительна. Но есть предел и материнской снисходительности. Мы очень любим, уважаем, а главное — хорошо понимаем друг друга. И вот все это сейчас куда–то рухнуло. Она рычит на меня по каждому поводу, ничто не радует ее. А тут как–то днем, будучи больной, вскочила с постели и исчезла, не сказав даже, куда идет.

Васильева говорила торопливо, и выражение ее лица непрерывно менялось — гнев, сострадание, мольба.

— Не сердитесь… Крик материнской души.

— Понимаю… Мать всегда остается матерью. Всегда тревожится за дочку. А когда дети становятся большими, то и хлопот больше. Азбучная житейская истина.

— Хлопот… Куда уж больше… Набрала дежурств столько, что едва на ногах держусь. Марина хотела начать работать и пойти на вечерний факультет. А я и слушать не хочу. Сколько скандалов у пас было, пока отговорила. Но она девушка упрямая. Говорит, хочу одеваться модно, красиво. Пойду работать.

— Но все же она вас послушалась. Значит, голова способна приказывать сердцу…

— Вообще–то, пожалуй, вы правы. Но было однажды и такое. Приходит домой и достает из сумки две прекрасные кофточки. И говорит: «Это тебе, а это мне». Я испугалась. «Откуда? — спрашиваю ее. — Где ты взяла деньги?» А она весело смеется: «Я, говорит, целый год тайком от тебя давала частные уроки. Вот и накопила…» Что ты с ней будешь делать!

— Когда это она вам такой подарок сделала?

— Давно, несколько лет назад.