Агент абвера
Шрифт:
— И вот я здесь, перед тобой, — закончил рассказ Каращенко. — Кем бы меня ни посчитали — предателем или честным солдатом, патриотом — все равно я дома.
— Да, положение твое сложное. Все зависит от того, кто чему больше поверит. Могут оправдать, а могут засудить. Как подойти. Не стану тебя утешать, да ты в этом и не нуждаешься. Но скажу откровенно: нелегко придется. Найдутся такие, которые в этой истории увидят только теневые стороны, а все хорошее, что ты сделал, выбросят за борт. Но я надеюсь, что не они решат твою судьбу.
— Буду и я надеяться, что разберутся
Долго беседовали друзья. Богданов подробно расспрашивал Каращенко, отыскивая все новые доказательства того, что тот действовал правильно.
— А теперь, — попросил Каращенко, когда все было обговорено, — докладывай по команде. Действуй так, как требует служба. Вот тебе мои документы, оружие…
— Погоди ты с этим, — отмахнулся Богданов, — сейчас свяжусь со своими начальниками и попрошу разрешения прибыть вместе с тобой. Верю тебе и буду защищать как смогу.
Мокий Демьянович с большим чувством пожал горячую и сильную руку Богданова.
Дальнейшие события разворачивались со стремительной быстротой. Генерал Быстров приказал немедленно доставить Каращенко в Ленинград. Здесь Мокий Демьянович написал рапорт и получил разрешение отдохнуть.
…Мокий Демьянович бывал в Ленинграде и раньше. В тридцатом году он учился в Ленинградской школе ГПУ. Тогда по булыжным «прошпектам» города громыхали старинные трамваи, а на стенах кое–где просвечивали сквозь побелку рекламные надписи поставщиков «Двора Его Императорского Величества». Еще существовала карточная система. У хлебных магазинов стояли длинные очереди. Но город жил, смеялся, пел.
Особенно красив был Ленинград в сороковом предвоенном году. В пышной зелени бесчисленных садов и бульваров, сияющий позолотой церквей и знаменитой адмиралтейской иглы, город то нежился, задумчивый и тихий, в сумраке белых ночей, то спешил, неугомонный, тысячами троллейбусов, автобусов, такси, сотнями речных трамваев, катеров. Катились людские толпы по тротуарам, проспектам, набережным. И город был весь полон песен и смеха. Словно сознавая красу свою, смотрелся он в зеркальную гладь каналов, в воспетую поэтами Неву.
А в грозном сорок третьем году, только что освободившийся от огненного кольца блокады, город–герой был молчалив и суров. В вечернем небе над зачехленным куполом Исаакия, над адмиралтейским корабликом, над уходящим в небо шпилем Петропавловской крепости колыхались привязанные аэростаты. Пустынны и тихи были улицы. В вечерней тишине слышался лишь четкий шаг патрулей. Враг был близок, и город не спал. Тысячи патриотов грудью своей закрывали его от вражеского вторжения. Представив себе их, Мокий Демьянович впервые ощутил, что и он тоже — защитник города Ленина. Но, подумав об этом, снова почувствовал тревогу. Гуляя по тенистым аллеям парков, он как–то забыл о своем нынешнем положении. А оно было нелегким.
Еще несколько часов назад Каращенко стоял перед своим начальником. Строгий
— Ваши сведения представляют большой интерес, — сказал наконец генерал Быстров.
У Мокия Демьяновича посветлело лицо. Генерал, хорошо понимая его состояние, тоже улыбнулся и продолжал:
— Кое–что из того, что вы сообщили, мы уже знаем. Кое–что требует дальнейшей проверки. Но сделали вы многое. Сейчас с вами побеседует представитель НКГБ подполковник Светловидов. А потом вы отдохнете, погуляете. Когда понадобитесь, вас позовут.
— Я хочу бить фашистов, товарищ генерал. Прошу послать на фронт.
— Ну что же, учтем ваше пожелание. А сейчас отдохните сами и дайте нам обстоятельно подумать. Вас пригласят.
К назначенному сроку Каращенко явился в приемную генерала Быстрова. Младший лейтенант Жаворонков, вежливо, но холодно встретивший посетителя, предложил ему присесть, подождать.
— У генерала сейчас важное совещание, — сказал младший лейтенант. — Принять вас он не сможет.
— Я подожду, — ответил Мокий Демьянович.
Он сел в предложенное ему кресло и погрузился в глубокое раздумье.
Каращенко и не подозревал, какие страсти разыгрались в кабинете генерала Быстрова. Не знал, что судьба его, не раз висевшая на волоске, уготовила ему новое тяжкое испытание, которое было потяжелее всего пережитого рапсе. Но тревога, охватившая его с утра, не проходила. С большим вниманием дожидался он в приемной генерала, когда его позовут. И когда адъютант пригласил его войти в кабинет, Каращенко понял: судьба его решена.
Генерал начал без околичностей:
— Товарищ Каращенко, мы хотим поручить вам ответственное и опасное задание. Для его выполнения необходимо возвратиться в абвер. Согласны вы выполнить такое задание?
Это предложение было для Мокия Демьяновича совсем неожиданным и сильно взволновало его. Направляясь к своим, Каращенко никак не думал о возвращении в немецкую разведку. Он даже растерялся, не знал, что ответить. Заметив его нерешительность, генерал мягко сказал:
— Нам очень важно иметь в абвере своего человека, но, если вы не захотите вернуться туда, вам предоставят другую работу.
Мокий Демьянович задумался. Вернуться к гитлеровцам. Да хватит ли сил перенести все это вторично? Куда лучше попасть на передний край! Там вокруг — товарищи — и друзья, всегда готовые прийти на помощь. Там если и погибнешь, то со славой, в честном бою, а это не то же, что умереть безымянным, замученным в гестаповских застенках. Трудный выбор. И чекист выбрал.
— Вам решать, товарищ генерал, — твердо сказал он. — Где нужнее, туда и пошлите. Я готов.
— Вот и хорошо, — ответил Быстров. — Мы в вас не сомневались. Пойдете в тыл к немцам с особым заданием. А сейчас отдыхайте. Утром прошу ко мне.