Агент «Никто»: из истории «Смерш»
Шрифт:
Никишин извлек из папки две отпечатанных на машинке странички, пока полковник прикуривал, пробежал их глазами и положил на стол перед Мозговым. Это был проект запроса военной прокуратуры Белорусского военного округа начальнику Особого отдела КГБ при Совете Министров СССР по Белорусскому военному округу генерал-лейтенанту Едунову.
«…В процессе расследования по делу Максимова-Кравченко целый ряд существенных обстоятельств не установлен, показания Максимова-Кравченко-Доронина проверены поверхностно, противоречия в его показаниях не устранены; почему Максимов-Кравченко-Доронин неоднократно изменял свои показания - не выяснено; прохождение его службы в Советской
Для того, чтобы прояснить картину преступления Максимова-Кравченко-Доронина, необходимо:
истребовать из Центрального архива Советской Армии личное дело Максимова-Кравченко-Доронина, запросить наградной отдел Управления кадров Советской Армии, кто был награжден медалью «За отвагу» №422033, орденом «Красная Звезда» №148266;
запросить из органов ЗАГС Москвы и Белинского района Пензенской области документ о рождении Максимова;
запросить партархивы Калининского обкома, ЦК КП Белоруссии и другие архивы, состоял ли Максимов-Кравченко-Доронин в партизанских отрядах;
истребовать и приобщить к делу материал, оформленный на Максимова-Кравченко-Доронина о явке с повинной Краснинским НКВД Смоленской области;
запросить Центральный Особый государственный архив и другие архивные органы, не значится ли агентом немецких разведорганов Максимов-Кравченко-Доронин, окончивший в Кенигсберге, Борисове или Минске шпионско-диверсионную школу;
проверить через разведуправление Генерального штаба Советской Армии, выполнял ли Максимов-Кравченко-Доронин специальные задания командования 4-й Ударной армии;
с учетом материалов дополнительной проверки допросить Максимова-Кравченко-Доронина, устранив в его показаниях противоречия, выяснить, почему в процессе расследования он неоднократно менял свои показания».
Мозгов дважды внимательно прочитал текст запроса, закурил очередную папиросу, молча прошелся по кабинету.
– Сколько ему еще сидеть?
– спросил он у Никишина.
– Еще четыре года, - без запинки ответил майор, догадавшись, что речь идет о Кравченко, - он получил в 46-м пятнадцать, уехал в Воркуту.
– Переписка по нашему запросу будет тянуться не меньше года. Если он помер в лагере, вся работа теряет смысл. Главное - с ним поговорить. Надо выяснить, где он, жив ли.
– К сожалению, это вне наших полномочий. Как КГБ распорядится.
– Я попробую переговорить кое с кем. Но у меня спросят, а зачем тебе, Мозгов, это надо? И что я скажу? Что у меня работает уважающий букву закона Никишин, который столкнулся с прецедентом в юридической практике: бывало, что сажали неизвестно за что, бывало… Но чтоб посадили неизвестно кого - это в диковинку! Ладно, попробуем!
Мозгов взял со стола ручку и поставил размашистую подпись под представлением:
ВРИО военного прокурора БВО
Полковник юстиции МОЗГОВ
27 августа 1956 года.
Глава восьмая. Никто
Мозгов не ошибся: проверка прокурорского запроса заняла больше года. Начальник Особого отдела КГБ при Совете Министров СССР по Белорусскому военному округу полковник Ждановский, которому генерал Едунов поручил заниматься этим делом, ответ в прокуратуру прислал в начале ноября 1957-го. Это был опечатанный сургучом конверт с грифом «Секретно», который принес спецкурьер и сдал под расписку лично Мозгову. Тот сразу вызвал Никишина, с усмешкой буркнул:
Притворив дверь кабинета, Никишин некоторое время молча смотрел на конверт из грубой серо-коричневой бумаги. За свою жизнь в прокуратуре он перевидал сотни официальных конвертов; и побольше, и присланных с такого верха, что перед ними хотелось встать, вытянуться и прошептать первые строчки гимна. В них лежали бумаги, кому-то дающие жизнь, у кого-то ее отнимающие; раскрывающие секреты, узнать которые были бы рады за пограничной чертой; бумаги, свергающие с пьедесталов вчерашних кумиров и вершителей судеб, превращающие их имена в прах и пыль. Но такого волнения, как перед этим, невзрачным с виду письмом, Никишин не испытывал давно. Он понимал, что его логика, служебное положение, душевная страсть, в конце концов, вряд ли смогут что-то изменить в деле знакомого ему лишь по протоколам и маленькой фотографии Максимова-Кравченко-Доронина. Да и не собирался он ничего менять, даже если бы в этом, пока еще запечатанном конверте таилось неожиданное подтверждение его, Никишина, догадок и предположений. Он уже признался себе, что первоначально проснувшееся профессиональное возмущение наспех «сляпанным» уголовным делом уступило место… обывательскому любопытству, желанию разгадать кроссворд, составленный разведкой. Вот только чьей? Абвером или нашим «Смерш»?
Он разрезал ножницами пакет, в котором лежали аккуратно подобранные справки на бланках официальных организаций. Никишин разложил их на столе, как карты в пасьянсе, и наугад взял первую попавшуюся на глаза. Это был ответ из Москвы.
«… Не представляется возможным подтвердить, являются ли Кравченко Михаил Васильевич и Кравченко Софья Павловна родителями Кравченко Бориса Михайловича. Актовые книги о рождении и смерти за проверяемые годы в архивах ЗАГС г.Москвы сохранились не полностью.
Сведениями, действительно ли Кравченко Борис Михайлович с 1927 по 1930 годы воспитывался в детском доме Сокольнического района, а в 1930 году был взят на воспитание гражданами Сметаниными, не располагаем, ввиду отсутствия архива за эти годы.
Начальник ПРО УВД г.Москвы
подполковник Тимофеев».
Никишин хмыкнул: «Вот так, может, жили в Москве Михаил Васильевич и Софья Павловна Кравченко, а может, и нет. Может, был у них сынишка Борька, которого после их смерти взяли в детдом, а может, и не было. Документик… Ладно, пошли дальше. Допустим, что версия с Москвой придумана Кравченко или его начальниками. Какими? Ладно, это потом… Забудем, что он Кравченко и пойдем по тропинке, протоптанной капитаном Афониным, который 7 февраля 46-го сказал… агенту, задержанному с документами на имя “Доронин”: “Ты не Кравченко, ты - Максимов!” и тот взял под козырек. Максимов… Максимов. Ну-ка, что там в протоколе допроса?»
Никишин открыл железный шкаф, уставленный папками, и достал средней толщины «кирпич» с делом «Максимова-Кравченко». Полистал, нашел нужную страницу, нацепил очки и побежал по строчкам:
«Максимов… 1920 года рождения…село Голодяевка, Белинского района, Пензенской области». Он перевел взгляд на разложенные по столу листки с ответами и нашел нужный.
«Вот… Справка, выдана Свищевским райбюро ЗАГС Пензенской области в октябре 56-го… Максимов Леонид Петрович родился в селе Голодяевка. 28 августа 1920 года. Родители - Петр и Наталья Максимовы. Та-ак… В 31-м Максимовы переезжают в Киргизию… Кой черт их туда понес? Родни там, судя по документам, нет и не было, край голодный. Куда они приехали? Чолпан-Ата, Иссык-Кульского района, конезавод № 54».