Агент сыскной полиции
Шрифт:
– Да что там Мамонту, – хвастливо произнес Прохор, – я его сучку тоже вызволил, а то совсем загибалась от чахотки. У Мамонта с ней разлюли-малина еще до каторги случилась! В Киеве они снюхались, там он большие дела крутил, пока не захапали. Это он потом, уж не знаю, каким способом, к ней на Тару перебрался. Поначалу его на свинцовые рудники определили. Но финажки, сам знашь, великие дела творят! Даже от свинца ослобонить могут. – Он с интересом посмотрел на Тартищева. – Ты вот слышал хотя бы, что такое свинка? [50] Не знашь? А я ведь еще три
50
Четыре пуда свинца.
– И все-таки, как вам удалось бежать с Тары? – спросил Тартищев.
– Много хочешь, – усмехнулся Прохор. – Расскажи тебе, покажи! Только не все должно знать...
– Под покойника, что ли, живого в гроб укладывали? – поинтересовался из своего угла Иван. – Так это было уже, милейший, было... И не ты первым здесь оказался.
– А мне плевать, первый иль последний! – зыркнул на него глазами Прохор. – Я сказал, не скажу, значит, не скажу!
– И не говори, – махнул рукой Тартищев, – с этим мы и без тебя разберемся. – Он посмотрел на часы и приказал Вавилову: – Вызывай конвойных! Хватит с него на сегодня!
– Зря ты со мной, Федор Михалыч, говорить не хочешь, – покачал головой Прохор, – а то ведь вдруг свидеться больше не придется. Я б тебе рассказал, как персики да инжир на Туретчине едал, когда с чумазым туркой воевал, как Балканы перевалил по колено в крови... Вот с тех пор кровь и не переношу... – Он вздохнул. – Там в первый раз арестантских щей хлебнул за то, что вшивую шинелишку – рупь цена – на сливовицу променял... А потом пошло-поехало, выдали волчий билет вместо плаката, а по нему и отношение, как к волку бешеному, – ни тебе работа, ни тебе ночлег! – Он махнул рукой. – Ладно, веди! – И встал с табуретки.
– Венгра ты тоже пришил? – Иван подошел к нему. Он был как раз по плечо Прохору и, задавая вопрос, задирал голову высоко вверх.
Прохор пожал плечами.
– А все до кучи, господин хороший! Мамонт мне сказал, что пятьдесят тысяч должны у грека взять, а заодно и браслет, что Настя вернула. Мы с Ленькой сговорились, что он мне браслет перекинет в сокровенном месте, когда от магазина скакать будут, но так я его и не дождался. Подстрелили Леньку и в острог отправили! А венгр с деньгами в тайгу смылся. – Прохор преувеличенно громко вздохнул. – Пришлось его девку пощупать, чтоб узнать, где эта хаза таежная...
– Ну ты даешь, Прохор, – покачал головой Иван, – это ж сколько ты человек угрохал? Не считал?
– На том свете сосчитают, – осклабился тот. – Думаешь, я не знаю, что в пекло попаду? Потому и хочу на этом свете всласть пожить!
– Ну-ну! – усмехнулся Тартищев. – Блажен, кто верует, легко ему на свете...
– А ты знашь, Федор Михалыч, какая кличка за мной закрепилась? – оглянулся от порога Прохор. – Слизкой меня прозвали... За то, что от полиции уходил запросто. Как корова языком, бывало, слизнет Прошку Сипаева... – Он остановился на мгновение. – Хотите, господа хорошие, я вам песню капказскую спою, походную. Я его весь пешком выходил, с басурманом
Конвойный толкнул его прикладом в спину, и Прохор замолчал на полуслове. Дверь за ним захлопнулась, а Тартищев медленно проговорил, все еще глядя на дверную створку:
– Ишь ты, Слизка! Отчаянный мерзавец! Дерзкий! – И повернулся к взиравшим на него Ивану и Алексею: – Завтра сведем его с Мозалевским. Посмотрим, что тогда запоет наш курский соловушка!
– А по-моему, он блефует! – сказал Иван. – Он же калека! С деревяшкой по крышам не поскачешь! А покрасоваться хочется, дескать, вот я каков!
– Зачем ему красоваться? – возразил Алексей. – Он что, не понимает, что ему за это петля светит? Я уверен, что они на пару с Мамонтом работали. И наверняка это Прохор его послал, чтобы Федора Михайловича проучить, а то и убить! И в окно к Дильмацу он мог запросто проникнуть. Мамонт только слегка его подсадил...
– Но с крыши-то он должен был спуститься, прежде чем в окно залезть? А потом опять же по веревке вернуться. Нет, не верю, чтобы Прохор сумел это сделать. Тут со здоровой ногой не все получается! – не сдавался Иван. – А другим путем в этот двор не попадешь. Я проверял, там два дворника по очереди исправно дежурят. Мимо мышь не проскользнет.
– Казначеев с Мозалевским проскользнули...
Вавилов усмехнулся.
– Мастак ты, Алешка, подводные камни замечать, но только, видно, забыл, что Казначеев и Мозалевский через парадный вход вошли, а не через соседние ворота. Вот их-то дворники и охраняют, а ночью с особым тщанием, потому как с каждого припозднившегося пятачок, а то и гривенник берут...
С улицы вдруг послышались крики, ругань, непонятный треск и грохот, затем вдруг ударил винтовочный выстрел...
– Прошка! – выкрикнул, бледнея, Тартищев и бросился к окну.
Агенты бросились следом, но увидели лишь спину Прохора, изо всех сил нахлестывающего гнедого жеребца. По украшенному медными бляшками седлу Алексей сразу же узнал его, потому что видел еще совсем недавно под начальником охранного отделения. Месяц назад Ольховский взял приз губернатора на скачках по случаю открытия сезона на ипподроме.
Два казака конвойной команды, матерясь, взобрались на лошадей, но третий их товарищ, встав на колено, прицелился и снова выстрелил вдогонку Прохору. Тот, дико взвизгнув, завалился на левый бок, повиснув с лошади вниз головой.
– Попал, попал! – радостно загалдели казаки и вернулись на землю. Разинув рты, они наблюдали за продолжавшей мчаться лошадью, видно, надеялись, что она вот-вот остановится или сбросит мертвого Прохора...
Но «мертвец» вдруг как-то по-особому извернулся, взвизгнул еще громче и вновь оказался в седле, а лошадь, вытянув вперед голову, помчалась быстрее, чем прежде. Мгновение, и Прошка направил ее на Московскую улицу, откуда с полверсты всего до тайги! А там ищи-свищи беглеца хоть до морковкиных заговен, особенно если тайга ему мать родная!