Агентство «ЭКЗОРЦИСТ»: NIGREDO
Шрифт:
— Как думаете, она отказала мистеру Тэкери? Или он её отверг?
Глава 31
Николас Уилшоу нервно разгладил складки на клетчатых брюках.
— Мне кажется, Анна Бланш весьма ценит тот образ жизни, который сложился у неё в последние годы. Любые изменения, грозящие его нарушить, должно быть, кажутся ей хаосом.
— Хаос не так уж и плох в любви, разве нет?
— Не могу знать. Я сторонник порядка. Правда, устанавливать
— Лично я считаю, что никакого порядка нет, — сказал я. — Нам только кажется, что мы чем-то управляем. На самом деле вокруг творится всё тот же первородный хаос, который описан у греков в мифах.
Уилшоу согласно покивал.
— На днях я читал книгу, — сказал он. — И там была история Орфея и Эвридики. Помните такую?
— Весьма смутно.
Художественным чтением я не увлекался, всё больше — научными трудами по своему профилю. Греческие мифы читал ещё в прежней жизни. Так что помнил только про подвиги Геракла, аргонавтов и путешествие Одиссея.
— У Орфея была любимая жена Эвридика, которая однажды наступила ногой на змею. Та её ужалила, и она умерла, — начал рассказывать Николас Уилшоу. — Орфей опечалился и не мог найти себе места от горя. И вот он решил спуститься в царство Аида — это где у греков души умерших пребывают — и с помощью волшебной игры на кифаре заворожил перевозчика Харона, который водит лодку через реку Стикс. Харон переправил Орфея на другой берег, и музыкант вошёл во дворец Аида. Там он опять же при помощи чарующей мелодии упросил бога вернуть ему Эвридику, но Аид поставил условие: если Орфей, выходя из Тартара, хоть раз обернётся, чтобы убедиться, что супруга следует за ним, она навсегда останется среди умерших.
— Он, конечно, не выдержал?
— Не выдержал! — печально кивнул лорд. — Эвридика осталась у Аида, а Орфей вернулся на землю, где долго тосковал, пока на берегу реки его не разорвали пьяные вакханки, привлечённые звуками его кифары. Боги увековечили память о певце, поместив его кифару на небо в виде созвездия Лиры.
Уилшоу замолчал, грустно глядя куда-то мимо меня. Похоже, он предался то ли каким-то мыслям, то ли воспоминаниям.
«Ах да, — сообразил я, — у него ведь тоже супруга скончалась. И, кажется, любимая».
Так вот, почему Николас Уилшоу завёл разговор про Эвридику. Смерть супруги стала для него вторжением хаоса, разрушила весь установившийся порядок. Наверное, Агата с её перфекционизмом показалась лорду настоящим спасением. Ещё бы он в неё не влюбился!
Рассказ Николаса Уилшоу напомнил о последнем расследовании, когда мне пришлось отправиться в ад, чтобы спасти дочь лорда Мобрея.
— Хаос бессмысленно не любить, — сказал я. — Он непобедим.
— Значит, надо смиряться?
— Принимать.
— Вы по роду деятельности с ним сталкиваетесь. Но всё же боретесь.
Я развёл руками.
— Можно стараться уменьшить хаос, но одолеть его невозможно!
— Вы как Геракл. Тот тоже с хаосом боролся.
— Благодарю, но это слишком лестное сравнение.
— Отчего же? Наоборот. Геракл для
— Люблю. Но на вещи стараюсь смотреть здраво. Каждый должен делать то, что может, и не отчаиваться из-за того, над чем не властен.
— Очень мудрые слова, господин Блаунт. Даже удивительно слышать их от такого молодого человека. Уж простите! Я ведь почему миф про Орфея вспомнил? Вы, наверное, подумали, что меня в нём любовная история более всего привлекает. Не стану отрицать, сюжет красивый, но я хотел про другое сказать: почему бедного кифареда в конце разорвали пьяные вакханки?
— Сказать по правде, не имею представления.
— Греки больше всего боялись обезуметь. Для них это было всё равно что стать частью хаоса — ну, вроде как в ехидну или гидру превратиться. А пьяные считались всё равно что безумные. Поэтому греки старались не напиваться — вино водой один к шести разбавляли. Вакханки и есть воплощение хаоса. Орфей пытался вернуть жену из царства мёртвых. Но умершим не место среди живых. Если б ему удалось, он нарушил бы заведённый богами порядок — принёс бы в мир хаос!
— То есть, его уничтожил тот хаос, который он едва не внёс в мир?
— Да, у древних греков наказания были хорошо продуманы, — сказал Уилшоу.
— А за что же тогда боги увековечили память о нём? Он же, вроде как, преступник, по их меркам?
— За преданную любовь, разумеется, — тут Николас Уилшоу тяжело вздохнул. — Ради которой человек чуть мир с ног на уши не поставил.
Мы помолчали. Спустя полминуты Уилшоу взял виолончель и медленно провёл смычком по струнам.
— Вы ведь приехали смерть мистера Тэкери расследовать? — спросил он, не глядя на меня.
Глава 32
— Меня нанял господин Уэллс. У него возникли подозрения, что его приятель умер не в результате отравления кадаверином.
— Мне кажется, это слишком надуманно. А вы как считаете?
— Я думаю, его убили.
— Вот как?! — удивился лорд. — И… в деле замешано колдовство?
— Об этом я пока не хочу говорить.
— Понимаю. Не раскрываете все карты. Разумно. Знаете, я полагаю, что мистер Тэкери хотел с хаосом бороться. И непременно победить рассчитывал. Для того и на врача учился — чтобы смерть победить.
— Смерть это не хаос, — сказал я. — Смерть — это порядок.
— Мы с вами это понимаем. А молодёжь — увы.
— Скажите прямо, лорд Уилшоу: вы хоть раз допускали, что мистера Тэкери убил ваш брат? — спросил я.
Николас Уилшоу провёл смычком по струнам, извлекая низкий дрожащий звук.
— Нет! Пол никогда до такой подлости не опустился бы. У него принципы.
«А ваш сын?» — едва не вырвалось у меня, но я сдержался, понимая, что в данном случае Николас Уилшоу объективным быть не может, а настраивать его против себя не хотелось: в конце концов, лорд мог попросить меня покинуть именье, а как тогда расследовать?