Агентство потерянных душ
Шрифт:
Дальше Маша была в носителе какого-то неимоверно скучного раба времен заката Римской империи. Она, а точнее, он, был одет в неизменную тунику и шерстяной плащ и ишачил с утра до ночи на хозяйских плантациях. Раб был измотан, в какую бы часть жизни Маша не крутила колёсико меморизатора.
Маша покрутила раба до его детства, и оказалось, что он родился от рабыни и уже рабом. Девушка морщилась, когда смотрела, как она с размеренностью жующей коровы поедала солёные оливки и бобовую кашу, а потом валилась спать посреди нескольких таких же полумёртвых тел.
Ну как, скажите, здесь искать
"Чёртова теория девяти жизней, убиваю время — и на что? На какую-то сказку. Скажи — засмеют". Лишь пару раз жизнь раба расцветилась чем-то похожим на радость — в первый раз, когда хозяин приехал с одной из войн с победой и два дня угощал всех рабов вином из собственного подвала. Первый раз попробовавшего вина Кабибра развезло, ему резко стало весело и беззаботно, его язык развязался, он ходил и приставал то к одному коллеге по несчастью, то к другому, рассказывая свою немудрёную жизненную философию.
Но десятник оборвал веселье через два часа, хотя хозяин повелел гулять весь день. И следующие четыре часа до заката Кабибр работал так, как ещё никогда не работал — его тошнило, тело не слушалось и падало, и огромных трудов стоило удержать его на ногах. Было тогда Кабибру семнадцать лет.
А когда Кабибру исполнилось двадцать восемь лет, на них напали варвары, половину рабов побили, половину выгнали в лес, и случилось невероятное — он мог целых два дня ничего не делать, потому что работать было больше не на кого. Отдыхать Кабибр, впрочем, не умел, и все два дня кругами обходил болото.
Через два дня неприспособленного к жизни Кабибра задрал медведь, но этого третьего важного события своей жизни Кабибр прочувствовать не успел.
Маша даже не стала ничего себе думать, а просто покрутила колесико дальше. "Вот интересно, — вдруг пришло ей на ум, — должна ли я чувствовать себя собой?" О Кабибре, Свене и других персонажах вовсе не хотелось думать как о себе, и Маша говорила с собой о них в третьем лице. А ведь это были не какие-то "они"! Это была она сама! "Боже, как же я изменилась за эти века... Просто невероятно, бесконечно изменилась! Или нет? Или помести меня сейчас в леса рядом с тем камнем, и я одичаю до уровня Эй-ты?"
Ответа не было, зато был следующий персонаж — какой-то эскимос на делёком севере, которого звали Острый плавник. Это была очень-очень неинтересная жизнь: племя, что называло себя просто "люди", были при всей своей свободе не свободнее рабов — они добывали себе пропитание, состоявшее из животных и птиц, и продолжали свой род.
Племя состояло всего из нескольких десятков таких товарищей, и за пять минут Маша всем им и в глаза посмотрела, и под тулупы заглянула. Лис, эй, Лис, где ты? Может быть, ты вот эта шкура полярной лисы, что висит на плече у шамана?
Маша крутанула колёсико снова, и вот тут изменилось всё.
Перед глазами Марии стоял современный город, которого просто не могло существовать. Городом она могла это назвать только потому что
Маша почувствовала, что сердце сжалось, а по потной маске меморизатора текут слёзы.
"Леттуа Гири, Леттуа Гири... Родина моя... Любовь моя", — зашептала она, и только поняла, что шепчет — слёзы полились градом.
Маша оторвалась от маски и несколько минут просто рыдала, не в силах остановиться. Плотину прорвало — она, наконец, нашла то самое чувство Родины, которое на долгие годы... долгие века оставалось забытым, потому то Родина была утрачена. То же самое она испытала войдя первый раз в агентство, но здесь... здесь была ещё и затаённая боль.
Девушка словно рождалась заново, чувства — от восторга и до ужаса — входили в неё мощными толчками, и тело не могло делать больше ничего, кроме как сжимать кулаки, стонать от наслаждения и тоски, напрягаться, как перед прыжком, и снова расслабляться...
Это была Земля. Это была Родина. Милая Родина, дорогая сердцу Родина, которая вышвырнула её вон. Сколько раз Маша знакомилась с делами иммигрантов, решала их проблемы и искала их по всему миру — но ни разу не задумалась, что иммигрант — она сама. Хотя что тут удивительного — ведь как-то она попала на эту грешную Землю?
Утёрши слёзы тыльными сторонами ладоней (к стандартному женскому носителю платки не полагались), она начала рассматривать то, что увидела.
Улиц в этом городе не было: перемещение жителей и грузов производилось той самой системой, которая перенесла Машу из агентства на Луну. А смысла в кучковании зданий, когда расстояния не являются проблемой, не было. На Баске, например, вообще не было различий между городами и провинцией, как на Земле.
Промышленность давно ушла под землю, а переработка отходов производилась скрыто от глаз — поэтому Маша не увидела ни фабрик, ни заводских труб. Однако люди радовались солнцу и небу, поэтому жили они на поверхности под его лучами.
Среди зелёной, будто бы земной равнины ввысь уходили шпили строений, который были построены не ради многоэтажности, а ради красоты. Если окинуть взглядом равнину до горизонта, можно было увидеть то высокие серебрящиеся холмики, то свечки, то будто бы средневековые замки, раскинувшие свои крепостные стены и тонкие изящные мосты между башнями на много километров в воздухе. Здесь через реку в разных местах перекидывались мосты, то простые и незатейливые, то с витиеватыми украшениями...
На площадях и полях, что были просто частью этого города-деревни, были неведомым Маше способом выращены рисунки и орнаменты. На искусственных прудах стояло несколько аквапарков, а в них брызгались и весело кричали — Маша слышала даже издалека — дети...
Да, здесь люди! Маша покрутила колёсико меморизатора и "прошлась" между домами, с упоением впитывая быт и радости народа — её народа! Она проводила глазами по их лицам, по одежде, совершенно разнообразной и то похожей на земную, то не похожей даже на одежду, заглядывала в окна, если они были, и спускалась под землю, где её глазам открывали подземные дворцы и причудливые машины, не похожие на машины.