Агенты Берии в руководстве гестапо

Шамбаров Валерий Евгеньевич

Что ж, Сталин был готов к диалогу. Он также понял, что в сложившейся ситуации Гитлер уже может отказаться от антисоветизма. 17 апреля произошли сразу два события. В Москве нарком иностранных дел Литвинов вызвал британского посла и вручил ему советские предложения о создании единого фронта с Великобританией и Францией. И в тот же день в Берлине поверенный в делах Астахов посетил статс-секретаря МИДа Вайцзеккера. Предлогом для визита стала необходимость уточнить судьбу военных заказов, размещенных на заводах «Шкода» еще в бытность Чехословакии независимой. Но после разговора по данному поводу Астахов вдруг сделал заявление: «Идеологические разногласия почти не отразились на русско-итальянских отношениях, и они не обязательно должны явиться препятствием также

для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними трениями между западными демократиями и Германией в ущерб последней, и у нее нет такого желания. У России нет причин, по которым она не могла бы поддерживать с Германией нормальные отношения. А нормальные отношения могут делаться все лучше и лучше».

От своего лица дипломаты таких заявлений не делают. А поскольку одновременно с Астаховым Литвинов вел противоположную линию, разве трудно было понять, что оно сделано «через голову» министра? Следовательно, инициатором мог быть только Сталин. То есть формально «двери» еще оставались открытыми для обеих сторон. Но уровень различался. И судьба двух обращений была различна. Фюрер, похоже, «подачу» принял. 28 апреля он вдруг денонсировал германо-польский пакт о ненападении. Под предлогом того, что англо-польские и франко-польские гарантии, допускающие возможность войны с Германией, противоречат этому пакту. А заодно, в ответ на «политику окружения», как окрестил фюрер данные гарантии, разорвал и морское соглашение с Великобританией. Ранее уже упоминалось, что это соглашение практических выгод немцам не давало, а лишь юридически закрепляло попустительство нарушениям Версальского договора. Но сам факт разрыва значил много — Гитлер продемонстрировал, что в попустительстве уже не нуждается и подстраиваться к западным интересам больше не хочет.

А в предложении Литвинова к англичанам о «едином фронте» сразу выявился нешуточный камень преткновения. Им стало условие, что государства, которым угрожает нападение Германии, должны принять гарантии о военной помощи не только от Запада, но и от СССР. Следовательно, в случае войны Советский Союз имел бы право ввести войска на их территорию, чтобы не получилось такой же неопределенности, как с Чехословакией. Но это не устраивало ни англичан, ни французов. 3 мая Литвинов, лидер прозападного направления в советской политике, был отстранен от должности. На его место назначили Молотова. А Астахов в Берлине через день заявил высокопоставленному дипломату Ю. Шнурре, что отставка Литвинова, «вызванная его политикой альянса с Францией и Англией», может привести к «новой ситуации» в отношениях между СССР и Германией. Ну а Молотов был свободен от заверений и инициатив предшественника. И, в отличие от Литвинова, не был евреем.

Германия отреагировала и сделала еще несколько шагов навстречу. По команде Геббельса вся пресса мгновенно сменила тон, прекратив нападки на «большевизм» и обрушившись на «плутодемократию». В партийных изданиях последовали разъяснения, что геополитические установки фюрера некоторыми понимаются неверно: мол, «лебенсраум» (жизненное пространство) на Востоке, о котором он так часто говорил, на самом деле заканчивается на советских границах. И причин для конфликта с СССР у Германии совершенно нет, если только Советы не вступят в «сговор об окружении» с Польшей, Англией и Францией. А посол в Москве Шуленбург, вызванный в Берлин для консультаций, вернулся оттуда с предложениями о выгодных товарных кредитах на долгосрочной основе.

Отставка Литвинова подтолкнула к действиям и англичан. 8 мая их правительство наконец-то соблаговолило ответить на советские предложения. Но в ответе всего лишь… «приветствовало инициативу» создания единого фронта. И постаралось в округлых фразах обойти вопрос о советских «гарантиях». На следующий день этот ответ был в пух и прах раскритикован в заявлении ТАСС, а потом в «Известиях». 19 мая по данному вопросу состоялись слушания в британском парламенте, с речью выступил премьер-министр Чемберлен, соглашаясь с необходимостью союза с русскими, однако снова не ответив на

связанные с этим условия. А 31 мая прозвучало ответное выступление Молотова, расставившего точки над «i». Он указал, что Москва стоит за эффективное сотрудничество, а не сотрудничество на словах. А эффективное сотрудничество возможно только после подписания соответствующего договора с Англией и Францией. И непременным условием должно стать принятие советских гарантий Польшей, Румынией, странами Прибалтики и Финляндией.

Государства, о которых шла речь, запаниковали. Перепугались, что с ними тоже устроят «Мюнхен», но отдадут не Гитлеру, а Сталину. Поляки кричали, что для них лучше уж немцы, чем русские. Финляндия с Эстонией предупреждали Лигу Наций — дескать, если подобные гарантии будут даны без их согласия, они расценят это как акт агрессии. А разъяснения Молотова вогнали их в такой шок, что в этот же день, 31 мая, Латвия и Эстония поспешили подписать пакты о ненападении с Германией (вот наивные-то!). Немцы же вели себя куда солиднее и основательнее, по-деловому. В архивах германского МИДа обнаружена инструкция, направленная 30 мая послу в Москве: «В противоположность ранее намеченной политике мы теперь решили вступить в конкретные переговоры с Советским Союзом».

В переговоры, вроде бы, согласились вступить и англичане. 12 июня направили в Москву специального представителя Стрэнга. По рангу — второстепенного чиновника. Что для советской стороны было оскорбительно. И переговоры быстро зашли в тупик. Во-первых, из-за нежелания Польши и Прибалтики, чтобы их «спасали коммунисты». А во-вторых, из-за отсутствия у Стрэнга мало-мальски весомых полномочий. Он норовил лишь «консультироваться». 15 июня Москва прервала бесцельное переливание из пустого в порожнее, предложив перевести переговоры на уровень военного командования. И опять Запад тянул резину… Прошел июнь, июль. Немцы были намного оперативнее и гораздо более заинтересованы в сотрудничестве.

Да еще бы им не быть заинтересованными! Ведь нападение на Польшу намечалось на 25 августа. Конечно, документы такого ранга, как пакт Молотова — Риббентропа, готовятся не за день — прилетел, показал и подписали. Хотя для военной операции требовалась широкомасштабная подготовка. А ну как Риббентроп не договорился бы со Сталиным? А ну как Сталину что-то в договоре не понравилось бы? И вся операция — насмарку? Потому что к войне против СССР Германия была еще не готова… Но все прошлое поведение англичан и французов лишь подкрепило убежденность Иосифа Виссарионовича, что блокироваться надо не с ними, а с немцами. По данным дипломата и сталинского переводчика В. М. Бережкова, конкретная подготовка пакта началась с 3 августа в Берлине — между Астаховым и Шнурре, и в Москве, между послом Шуленбургом и Молотовым. Однако переговоры шли настолько секретно, что о них не знали даже члены сталинского Политбюро и гитлеровские военачальники.

Англичане и французы раскачались только 10 августа. Причем Лондон направил адмирала Дрэкса, не имевшего даже письменных полномочий, а французскую миссию возглавил генерал Думенк, начальник не слишком высокого ранга, не способный выходить за узкие рамки данных ему инструкций. Они настолько не спешили, что отправились в Россию не на самолете или поезде, а на корабле… Переговоры с ними все же начались. Во-первых, выяснить, с чем приехали новые гости. Во-вторых, показать миру, по чьей вине сорвались переговоры о едином фронте. А в-третьих, немцев на пушку взять, чтобы были уступчивее.

Все так и получилось. Когда Ворошилов назвал количество дивизий, которые готов выставить в состав объединенных вооруженных сил Советский Союз, представители Англии и Франции промямлили жалкие, чисто символические цифры. Эффективных военных соглашений с Москвой Лондон и Париж заключать и впрямь не желали, а делегатов слали только для того, чтобы собственную общественность успокоить. Это был не Мюнхен, когда прилетел Чемберлен, и вмиг все решилось. И в ходе переговоров западных и советской военных делегаций нежелание сотрудничества было продемонстрировано очень откровенно.