Агенты Берии в руководстве гестапо
Шрифт:
И сражались мадьяры на фронте ничуть не хуже немцев, «не за страх, а за совесть» — только техники и вооружения у них было поменьше. Прекрасными бойцами были и финны. Объяснять их участие в войне только желанием восстановить «историческую справедливость» и вернуть территории, утраченные в 1940 г., совершенно неправомочно. Финляндия раскатала губы на весь российский северо-запад, и ее армия планировала после прорыва в Карелии и под Ленинградом наступать на Вологду. Далековато от Карельского перешейка, не правда ли? Румыны, итальянцы, словаки были, без сомнения, куда менее стойкими бойцами, чем немцы, венгры и финны. Но ведь и они стреляли не в воздух. Их артиллерия засыпала советские позиции не бумажными, а настоящими снарядами. Их пули, попадая в цель, убивали, ранили и калечили наших воинов точно так же, как немецкие.
Сателлиты, наконец, прикрывали большие участки фронта, оттягивали на себя значительные русские силы. Румыны, например, осаждали Одессу, их было много в Крыму в армии Манштейна. И когда германские генералы сетуют, что если бы не союзники, то они, без сомнения выиграли бы войну, стоит сделать поправочку — если бы не союзники, немцы вообще не смогли бы дойти до Сталинграда. У них не хватило бы сил для прикрытия столь растянутого фронта. В 1942 г. на востоке воевало 72 дивизии и ряд других частей сателлитов: 27 румынских, 20 финских, 13 венгерских, 9 итальянских, 2 словацких, 1 испанская дивизии, голландская и бельгийская бригады. А 72 дивизии — они и в Африке 72 дивизии. Сама Германия сосредоточила для летней кампании около 170 дивизий. То есть союзники составляли почти треть сил.
В целом же к маю 1942 г. установилось примерное равновесие. Красная Армия имела на фронте 5,5 млн бойцов, 4 тыс. танков, 43 тыс. орудий и минометов, 3 тыс. самолетов. Германия (вместе с союзниками) — 6,2 млн. человек, 3 тыс. танков, 43 тыс. стволов артиллерии, 3,4 тыс. самолетов. Но, как уже отмечалось, численный баланс военной техники подрывался неравной подготовкой личного состава. К тому же, если в прошлом году советское командование собрало большую часть сил на юге, то теперь сосредоточило львиную долю войск на центральном участке. Что, в общем-то, базировалось на здравом расчете. До Москвы немцам оставалось все еще близко, а до Кавказа и нефтяных месторождений — далеко. По всем прикидкам, у фюрера не должно было хватить войск для нового значительного растягивания фронта.
Но он запланировал наступление именно на юге. И окончательно изменить здесь баланс сил в пользу вермахта помогли два советских поражения. Во-первых, из-за слабости командующего Крымским фронтом Козлова и дурости члена Военного совета Мехлиса грянула катастрофа на Керченском полуострове. Во-вторых, Тимошенко и Хрущев настояли на «частном наступлении» под Харьковом, с Барвенковского выступа, «проглядев» при этом, что на фланге у них сосредотачивается танковая армия фон Клейста. Несмотря на возражения Генштаба, что организовывать наступление из выступа, почти готового «мешка», в любом случае опасно, оно было начато. Что и привело к очередному «котлу» и крушению фронта. Дальше шло по обычному сценарию — инициатива перешла к немцам, последовали поражения войск, в спешке выдвигаемых для затыкания «дыры», новые прорывы…
Германские генералы впоследствии утверждали, будто они говорили, что нельзя одновременно наносить удары в двух направлениях, на Сталинград и Кавказ. Но стоит взглянуть на карту, чтобы понять бессмысленность подобных возражений. При прорыве только на Сталинград, узкой полосой, немцы получили бы фланговый удар всей советской группировки, отступившей в сторону Кавказа и скопившейся там. А при прорыве только на Кавказ левый фланг оказывался очень уязвимым со стороны Сталинграда. Двойное направление было неизбежным. И вопрос в данном случае следовало ставить по другому — начинать ли вообще масштабное наступление на юге. Однако никто из германского военного руководства в таком ключе вопроса не ставил. Генералы были уверены в успехе.
Они, как и фюрер, очередной раз убедили себя, что теперь-то Красная Армия разгромлена, что крупных резервов у нее быть уже не может. И споры возникали только относительно частных решений. Одно из которых
При этом Клейст противоречит сам себе. Потому что без помощи 4-й танковой он своей задачи так и не выполнил, нефтяных месторождений Грозного не захватил. В чем и признавался: «Мы могли выйти к нашей цели, если бы мои силы не были отвлечены… чтобы помочь наступлению на Сталинград». То есть если бы не забрали 4-ю танковую. Гитлер понимал, что собственными наличными силами Клейст может не справиться. Был, как и он, убежден, что на сталинградском направлении сопротивление сломлено, вот и передал армию Клейсту. А когда выяснилась ошибка, исправил ее. Но, в конце концов, разве могло это сыграть «роковую» роль? Ведь даже достижение группами армий «А» и «Б» своих целей было еще отнюдь не равнозначно победе. Потому что нефтяные разработки Грозного уже превратились в пылающие факелы. Ну и захватили бы их? Ну и что? А развалины Сталинграда практически и были захвачены, кроме нескольких клочков на берегу, германские войска прорвались в Волге. И что дальше?..
А вот о настоящей «роковой ошибке», допущенной в это время, генералы-мемуаристы почему-то умалчивают. В августе стало известно, что советские Ленинградский и Волховский фронты готовят операцию по деблокированию Ленинграда, накапливают силы. Пожертвовать позициями на северном фланге ни Гитлер, ни его военачальники не сочли возможным. Тем более что при разгроме группы «Север» могла зашататься позиция Финляндии. Типпельскирх писал: «Учитывая интересы финнов, нельзя было ослаблять тесное кольцо вокруг Ленинграда… Требовалось также удержать фронт на Волхове, так как он обеспечивал фланг наступающих на Ленинград войск». И 11-ю армию Манштейна, высвободившуюся после взятия Севастополя, не под Сталинград или на Кавказ, а на север! Поставив ей задачу не просто усилить оборону, а наступать! И против этого никто из командования вермахта и генштаба не возражал. То есть действительно считали, что положение на юге серьезной угрозы не представляет и без дополнительных сил тут можно обойтись. Хотя в результате войска Манштейна и Мерецкова во встречных боях измочалили друг друга, русские блокаду не прорвали, но и 11-я армия больше не представляла реальной ударной силы.
Вальтер Шелленберг описывает в своих мемуарах, что он еще летом 1942 г., приехав в ставку Гиммлера в Житомире, начал разрабатывать с рейхсфюрером планы «компромиссного мира». В этом позволительно усомниться. Все свидетели и соучастники его «мирных инициатив», на которых он ссылается, были ко времени написания книги заведомо мертвы. И уж во всяком случае, проекты послевоенного устройства Европы, якобы выработанные в Житомире Гиммлером и Шелленбергом — оставить немцам Австрию и Судетскую область, а все остальное отдать, никак не могли быть озвучены в победной эйфории 1942-го! Авторов подобного плана растерзали бы не только нацистские руководители, а даже рядовые немцы — за что боролись? Наконец, как явствует из тех же мемуаров, никаких реальных шагов за «планами мира» так и не последовало.
Хотя Советский Союз в данный период был вполне готов к компромиссному миру. И даже на куда более щедрых условиях, чем перечислил Шелленберг. В сентябре 1942 г., когда положение Красной Армии оставалось крайне тяжелым, Москву посетил Черчилль. Вел он себя дружески, но на просьбы открыть в ближайшее время второй фронт ответил отказом. Сталин, оскорбленный этим и в значительной мере разуверившийся в западных союзниках, снова поручил Берии и Судоплатову искать контакты с немцами. Такие связи были установлены. Бывший посол в Германии В. Г. Деканозов и его помощник И. С. Чернышев встретились в Швеции с советником германского МИДа Шнурре, предлагали варианты со множеством уступок. Но Гитлера и Риббентропа подобные условия примирения опять не заинтересовали.