Агнесса среди волков
Шрифт:
Я чувствовала себя свежей, полностью отдохнувшей и готовой к бою. Где вы, киллеры, посмотрим еще, кто кого! Телефон Генки Катя обещала достать, значит, остается только связаться с Сережей Крутиковым. Я вытащила свои старые записные книжки и принялась за поиски нужного номера. Пока я была замужем за Марком, мы довольно часто виделись с его старшим братом. Трудно было себе представить, что братья могут так разниться по характеру. Правда, они были братьями только по отцу… Мы с Сергеем испытывали друг к другу взаимную симпатию. Мне (и своей жене) он казался неудачником — окончил медицинский, а работал спортивным врачом в обществе «Динамо». Особой тяги к этой работе он не испытывал, но получал он, надев погоны лейтенанта внутренних войск (половина сотрудников «Динамо» принадлежала к МВД, а вторая половина — к КГБ), раза в три больше, чем больничный ординатор. При его требовательной жене это было вовсе не лишнее. Кто мог тогда предположить, что он станет одним из организаторов первого частного сыскного агентства, героем августовской обороны Белого дома, членом комиссии по правам человека? Впрочем, я следила за его блестящей карьерой в основном
Зазвонил телефон, и я машинально сняла трубку.
— Привет, Агнесса. — Это был голос моего бывшего мужа.
В ПОВЕСТВОВАНИЕ ВХОДИТ МАРК
Марк… Ну что мне сказать о Марке? Когда-то, когда мы с ним десять лет назад расстались, мне казалось, что я его ненавижу. Теперь от этой ненависти не осталось ни следа, более того, мне кажется, что это единственный мужчина, которого я по-настоящему любила.
Но обо всем по порядку. Марк учился на нашем же факультете, на курс старше меня, он был «испанцем». Как ни странно, познакомились мы уже после окончания института. Мне в тот год приходилось по многу раз бывать в деканате, добывая ту или иную справку, — меня в институте так не любили, что умудрились потерять кое-какие мои документы, так что я обречена была оставаться пленницей в стенах ненавистной мне школы, если бы не удалось их восстановить. Во время одного из этих визитов один из моих сокурсников, Витя Смолов, потащил меня в буфет пить кофе — там к нам и подошел Марк, оказавшийся его приятелем. С Витей я всегда общалась с удовольствием — он относился ко мне как к своему парню и не испытывал при этом никаких слишком нежных чувств, но его друг мне с первого взгляда не понравился. Вернее, не он сам, а то, как он на меня смотрел: пристально и, как мне тогда показалось, враждебно. Мне все время хотелось спрятаться от этого взгляда, и я старалась подвинуть свой стул так, чтобы между нами оказался Витя, да и поддерживала разговор я исключительно с Витей. Марк мне тогда показался самодовольным и высокомерным: слишком хорошо одет, светлые волосы чуть длиннее, чем диктовали обычаи нашего богоугодного заведения, из элегантной спортивной сумки выглядывает рукоятка адидасовской теннисной ракетки — теннис тогда еще только входил в моду как элитарный спорт. Словом, я решила, что он относится к той самовлюбленной «золотой» молодежи, которой заслуги папочек проложили в наш институт прямую дорожку и которая ни в чем не привыкла получать отказ.
Впоследствии выяснилось, что кое в чем я оказалась права, в других же отношениях просто попала пальцем в небо. Так, то, что я восприняла как враждебность и агрессивность, было всего лишь желание, самое обыкновенное плотское желание. Я ему давно нравилась. Оказывается, он заприметил меня еще с третьего курса и несколько раз даже искал повода познакомиться со мной, но случай все как-то не представлялся, а недостатка в бабах он никогда не испытывал. Не то чтобы он был донжуаном, но нравился женщинам и не проходил мимо представившихся возможностей. Институтские девицы говорили про него, что он очень милый мальчик, но всегда опаздывает на свидания.
Но к «золотой» молодежи он не относился, потому что был отнюдь не бездельником, и голова у него соображала хорошо. Он был сыном советского разведчика, что помогло ему поступить в наш институт, но в роскоши никогда не жил: у настоящих разведчиков, в отличие от всякой околопартийной и кагэбэшной дипломатической шушеры, обычно достаточно тяжелая жизнь, так что Марк с детства привык полагаться на свои силы. Хотя, правда, это не помешало ему быть в какой-то степени самовлюбленным эгоистом, но это открылось мне уже позже. Что же касается его на первый взгляд чрезмерной для мужчины элегантности, то тут я тоже оказалась не права — просто он был обладателем счастливой внешности: не писаный красавец, но с приятными чертами мальчишеского лица и заразительной, хотя отнюдь не голливудской улыбкой — когда он улыбался, то вовсе не показывал все тридцать два зуба и голые десны, зато глаза у него смеялись, и морщинки собирались веером у уголков глаз и рта, придавая его физиономии, как ни странно, особую моложавость и привлекательность. Фигурой он тоже был не Аполлон и не Шварценеггер: худощавый и стройный, он был ненамного выше меня, зато компенсировал невеликий рост и отсутствие рельефной мускулатуры гибкостью и пластичностью движений. Одевался он со вкусом, но не выпендриваясь, на нем все смотрелось элегантно; впоследствии, живя со мной, он сильно повлиял на мою манеру подбирать одежду и подавать себя.
Как я уже сказала, я давно привлекла его внимание, и он решил меня заполучить. Правда, сразу это у него не вышло. Тогда в кафетерии он выцыганил у меня номер телефона и несколько раз звонил, чтобы пригласить меня в театр, но я все время по каким-то причинам не могла с ним пойти. Нарвавшись несколько раз на отказ, он надолго замолк и вдруг случайно позвонил мне уже через полгода после встречи в кафетерии.
Это было летом; стоял жаркий июнь, и москвичам в такие дни очень трудно работать, так и хочется уехать куда-нибудь за город, на речку. Меня в тот день томил зной, болела голова, и главное, я испытала очередное разочарование в любви, то есть не в любви, а в конкретном молодом человеке. Я рано пришла с работы и валялась на диване с книжкой, пытаясь отключиться от своих невеселых мыслей. И когда позвонил Марк и не
Когда мой полупустой троллейбус наконец добрался до центра, он уже стоял на остановке и подал мне руку, бережно помогая спуститься со ступенек. Впрочем, не отпустил он мою руку и потом, когда по улице Герцена мы шли к Никитским воротам. Он тут же признался мне, что чуть ли не первый раз в жизни не опоздал на место встречи, а, наоборот, пришел на десять минут раньше. Глаза у него блестели, настроение было прекрасное.
Позже я убедилась, что это одно из замечательных свойств его характера — быстро приходить в хорошее настроение при малейшей удаче и по мельчайшему поводу. Зато когда он был не в духе, то не успокаивался до тех пор, пока все окружающие не приходили в столь же плачевное состояние. Целых два года этим единственным окружающим была я.
Возле Кинотеатра повторного фильма мы с ним зашли в кафе, где подавали зажаренных на гриле цыплят и коктейли; есть я не хотела, и он взял нам по коктейлю с шоколадкой. Мы долго цедили бесцветную и довольно отвратную на вкус жидкость через соломинку, рассуждая на общие темы, не опускаясь, правда, до разговоров о погоде. Он был интересным собеседником, но уже на втором коктейле поскучнел, явно что-то обдумывая… Мне было смешно: я-то прекрасно понимала, что он разрабатывает план действий с одной-единственной целью — каким образом затащить меня к себе? Я готова была ехать с ним хоть сейчас, но надо же соблюдать правила игры! Он завел речь об альбомах, которые лежат у него дома; он называл чуть ли не самые модные и запретные в то время в Москве имена (мы жили тогда то ли при Андропове, то ли при Черненко): Босх, Кандинский, Сальвадор Дали… Я проявила живейший интерес к этим художникам, и мы долго говорили о сюрреализме и о том, чем искусство психически нормальных (ой ли?) сюрреалистов отличается от творчества душевнобольных. Нельзя было сказать, что эта тема слишком волновала Марка; видно было, что думает он вовсе не о сюре, а о самой банальной реальности. Увидев, что в моем бокале показалось дно, он предложил взять еще по коктейлю. Я отказалась; у меня и так кружилась голова, я боялась, что опьянею, а кофе в кафе, как водится, не было. Я рвалась на поиски приключений и сочла, что раз мы оба втайне мечтаем об одном и том же, то этот этап игры можно считать завершенным. Медовым голосом я произнесла:
— Слушай, мне тут надоело… Поедем лучше к тебе — я давно мечтала увидеть Дали в естественных красках, а не его жалкую имитацию!
Тут Марк на глазах расцвел. Я никогда до того не видела, чтобы у мужчины так в одно мгновение изменилось настроение. Он сразу же вскочил, помог мне подняться и вывел на улицу.
Солнце, чуть склонявшееся к горизонту, било в глаза. Как только мы вышли из прохладного полуподвала, Марк схватил меня за руку. И тут произошел один из самых смешных эпизодов в моей жизни. Попробуйте поймать в Москве машину, если голосовать вам мешает дама, от которой вы боитесь отойти хоть на шаг! А он действительно боятся выпустить мою руку, и мы так и ловили такси вдвоем. В те времена москвичи в основном ездили на такси, а не на частниках. Я сохраняла на лице пристойное выражение, внутренне помирая от смеха, а он с самым озабоченным видом высматривал зеленые огоньки среди проносящихся мимо нас на полной скорости машин. Увы, как только он, таща меня за собой, как баржу на буксире, добегал до свободной машины, она уже уезжала далеко вперед. Естественно, вытащить меня на мостовую он не мог, а на поднятую на тротуаре руку водители не реагировали. Марк метался со мной с одного угла на другой, с улицы Герцена на Тверской бульвар, то и дело пересекая газон перед громадиной ТАСС. Бедняжка! Он так боялся выпустить из рук добычу, за которой столько времени гонялся, что сразу не мог сообразить, что она сама, добровольно, идет в его сети!
Эта охота на такси продолжалась минут пятнадцать, пока к нам сама не подъехала машина с зеленым огоньком. С облегчением вздохнув, Марк открыл заднюю дверцу, усадил меня на сиденье и только после этого на мгновение выпустил мою руку. Впрочем, усевшись рядом со мной, он тут же снова схватил меня за запястье. Ехать было недалеко. Вышли мы в том порядке, который гарантировал, по мнению Марка, то, что я не убегу: он расплатился, не выходя из такси, потом вышел сам, подал мне руку и повел, вернее, потащил меня к себе. Мы вошли в подъезд, где было совершенно темно — очевидно, перегорели пробки или мальчишки вывернули лампочки, — и на ощупь кое-как добрались до второго этажа. В кромешной тьме он умудрился одной рукой попасть ключом в замочную скважину (ключ он приготовил заранее) и открыть дверь; только впихнув меня внутрь, он выпустил мою руку. На лице у него была счастливая улыбка — как у кота, который искусными маневрами загнал мышку туда, где она оказалась в полной его власти; мне очень хотелось рассмеяться, и пришлось собрать всю силу воли, чтобы удержать на лице серьезное выражение.
Я огляделась; это была небольшая двухкомнатная квартира, как она была обставлена, я даже не поняла, потому что первое, что бросалось в глаза, были книги. Книги были повсюду, даже небольшая передняя вся была заставлена ими — вдоль одной из стен и под потолком шли стеллажи. Позже я узнала, что книги были страстью всей его семьи, причем здесь их не только собирали, но даже читали. В большой комнате, где обитали родители Марка (в тот момент, как впоследствии выяснилось, они работали за границей), книги валялись повсюду — на столах, табуретках, стульях, разве что не на полу: видно было, что в шкафах они давно не помещаются. Когда я зашла в ванную, чтобы привести себя в порядок, то даже удивилась, что там не было никакой литературы.