Агрессор
Шрифт:
– Допуск – это просто путь к власти конкретного человека, не более того, – сказал он. – Папа Крэмберг, чтобы достать яблоко, рубит под корень всю яблоню. Придет время, и подобные тебе фанатики, Баталов, прозреют, но уже будет слишком поздно. Крэмберг – диктатор нового времени, гениальный манипулятор, информационный тиран. На самом деле ему плевать на мораль, на добро и зло, ему нужна власть. Пусть извращенный, но послушный мир. Я уверен, что создатель ДОКа припас для себя не один, а сотню арсеналов свободного оружия, и он непременно вытащит его, спасая свою шкуру, когда вблизи одной из наших планет вынырнет из гиперпространства корабль
– Это исключено. Высокоразвитая цивилизация не опустится до двойных стандартов, это означало бы крах всего.
– Не опустится? – Фарма рассмеялся. – Не опустится пока есть что жрать и чем дышать! Пригодные для жизни планеты по пальцам можно пересчитать! Что бы мы делали без них? Да ринулись бы в космос с тысячами тонн оружия! Убивали бы за пядь земли, кусок атмосферы! Убивали, убивали и убивали, чтобы выжить самим, оставив допуск для поддержания внутреннего порядка.
Баталов с некоторым удивлением смотрел на Зимина. Фарма верил в то, о чем говорил. Убивать и грабить, чтобы выжить самим. Было удивительно, что цивилизация, приручившая оружие, порождала людей с подобными убеждениями.
– За что ты ненавидишь Крэмберга?
– Плевать мне на Крэмберга, – ответил Зимин. – Как человек он меня не интересует. Но Крэмберг-манипулятор – это болезнь. Человечество испугалось бешеного роста собственных потенций и теперь перекладывает часть ответственности на оружие. Пусть оно решает! Крэмберг сыграл на нашем страхе. Скоро репликаторы будут решать, кого кормить, а медблоки – кому оказывать помощь.
– Нет, ты ненавидишь Крэмберга лично, – сказал Баталов.
По лицу революционера прошла тень. Он смерил Олега тяжелым взглядом:
– Ты будешь работать на нас? Да или нет?
Олег подошел к Фарме на расстояние вытянутой руки. Зимин отступил, хотя запястья Олега были в наручниках.
– Нет, – сказал Баталов.
– Тогда завтра тебя сожгут, – сказал Зимин. Он направился к двери. – Я дал тебе шанс, ты им не воспользовался.
– Стукни пару раз, я проголодался, – сказал Олег. – Только не переборщи, а то охрана решит, что ты до смерти меня напугал.
– У меня нет желания пугать тебя, – сказал Зимин. – Ты мужественный человек, а я уважаю мужество, кто бы его ни проявлял. Крэмберг держится на таких, как ты – послушных солдатиках, проводниках его воли. Многие сторонники ДОКа достойные люди. Достойные люди в постыдной ситуации, в этом весь трагизм.
– Я завтра умру, – сказал Олег. – Мне-то ты можешь сказать, что с тобой произошло?
– Изучаешь психологию врага? – усмехнулся Фарма. – Хотя, в общем… плевать. Тридцать два года назад моя мать забрала меня из школы. Мы возвращались домой на флаере. На автоматической заправке что-то случилось с банковским счетом, нужно было выйти что-то подтвердить… неважно что. Когда мама вышла из машины, здоровый детина приставил к ее горлу нож. Флаер ему был не нужен, ему зачем-то понадобился я. Что-то напугало прибывшего на заправку офицера полиции, он разозлился и лишился допуска. Все произошло у меня на глазах. Маньяк перерезал моей матери горло. Вот так запросто, как в кино. Полицейский удрал, а меня спасла кабина флаера, в которую сумасшедший долго бил ножом. Потом оказалось, что этот психически нездоровый бугай в приступе шизофрении убил в этот день еще двоих человек. Я очень надеюсь, что мертвецы приходят к Крэмбергу во
– Необходимо…
– Пожертвовать единицами, чтобы спасти миллионы, – продолжил Зимин. – Знаю. Вдалбливали с первого по десятый класс. Только я никогда не понимал подобной арифметики, для меня единица навсегда осталась больше миллиона.
– Допуск искалечил моего лучшего друга, – сказал Олег. – Но я…
– Завтра мы принесем в жертву социальному прогрессу тебя, а через неделю еще сотни тысяч людей, – сказал Фарма. – Пусть нас проклинает ваш мир, называет негодяями, террористами, подонками. На самом деле все строго по Крэмбергу. Невинная кровь? Зато мы спасем миллиарды от неминуемой катастрофы.
– Твою мать лишил жизни больной человек, – произнес Баталов. – Крэмберг здесь ни при чем. Зачем ты, будучи здоров, действуешь как сумасшедший? Пустив в ход дестроер, атаковав мирное население, скольких мальчишек ты оставишь сиротами?
Лицо Зимина стало каменным. Не пробиться.
Баталов понял: террорист готов был проделать с людьми то, что когда-то проделали с ним самим. Но дело было не только в мести. Вышло так, что в детстве у Ильи Зимина любовь и боль слились, стали идентичными, или вовсе поменялись местами. Сейчас Зимин мог любить, только причиняя боль. Любить, убивая. Хорошим стало все то, что разрушало ненавистный ему мир, содействовало делу разрушения. Кровь и насилие.
Олег Баталов двадцати восьми лет умрет здесь неподалеку, во дворе, потом умрут мирные граждане, затем сами тигры космоса, попутно умрет много федералов-солдат. Все, к чему прикасались революционеры, умирало. По сути дела, это были изощренные убийцы и самоубийцы.
– Ты не виноват в том, что произошло с твоей матерью, – сказал Баталов. – Ты не мог ее защитить.
– Заткнись, – оборвал его Зимин. – Ты производишь слишком много шума для покойника.
Глава боевиков вышел.
Олегу принесли тарелку холодной каши с торчащей из нее ложкой. Хлопнула дверь. Баталов сидел, не двигаясь. Он все равно бы сейчас не смог проглотить ни куска. В руки террористов попало самое совершенное оружие. В это не верилось. Если бы несколькими месяцами ранее Баталову сказали, что космодесантника может лишить допуска отравленный нож в бедре, а нейрошлем дестроера придется впору аборигену с копьем, он бы счел это бредом.
«Неужели завтра я умру?» – пришла мысль.
Он был здоров, молод, крепок. Баталов поймал себя на том, что близок к панике. Очень хотелось жить. Он думал, что готов взглянуть в лицо смерти, но, похоже, это было выше его сил.
Давило то, что он, Олег Баталов, знал о приближающихся терактах, но не мог о них даже предупредить. Поиграть с боевиками? Согласиться на сотрудничество, чтобы позднее… Бред. Тигры космоса связаны кровью, ему сразу же устроят проверку, например, он должен будет сжечь Салль.
«Что же я наделал? Если бы я поторопился, не болтал со стариком в Колизее!»
Умереть за ДОК? Вдруг пришло холодное, до рези ясное и потому пугающее осознание того, что в одном Фарма с большой долей вероятности оказался прав: путем допуска пошло только человечество. Чистый от допуска, свободный космос – это было действительно жутко.
«Неужели я умру?»
Марек и Зимин сидели вдвоем за богато накрытым столом. Фарма справился с отбивной и приступил к десерту – ножом чистил местный апельсин. Тарелка гостя оставалась полной.