Ах, Мишель, Мишель!..

де Рамон Натали

— Тридцать восемь, сынок.

— Все равно, мам. Вдруг ты от этого умрешь, что я буду делать?

— Что за глупости, Селестен? — Мне стало не по себе.

— Никакие не глупости, мам. Ты прекрасно знаешь, что у нашего папаши Сарди не мама, а мачеха, потому что его родная мать умерла от того, что тетя Адель лежала в ней как-то не так. И я совсем не хочу, чтобы папа женился потом на Эдит.

— На Эдит? — Я невольно хмыкнула. — С чего ты взял, что в случае моей смерти он женится именно на ней?

Неожиданно Селестен посмотрел на

меня с удивлением.

— Мам, а разве вы все уже не договорились об этом?

— То есть?

— Бернар звонил и сказал, что они на днях перебираются к нам, потому что ты ложишься в клинику.

— То есть… То есть ты уже знал, что я…

— Нет, нет, мамочка! — перебил сын. — Я думал, что ты действительно заболела! Я так боялся тебя спросить!

— Подожди, подожди, Селестен. Ну, все нормально, я не больна, успокойся, малыш.

— А почему ты им первым сказала? Почему Бернар и Эдит знали про клинику, а я — нет?

— Слушай, угомонись, а? — Я взяла его за запястья и слегка встряхнула. Запястья были тонкими, совсем детскими. — Про клинику ничего еще толком не ясно. Я даже папе пока ничего не сказала. Просто на всякий случай предварительно спросила у Эдит, сможет ли она подменить меня на какое-то время.

— На какое еще «какое-то»?!

— Я не знаю. Правда. Но мне не хочется бросать вас одних. Как вы будете справляться с хозяйством? — Селестен обиженно промолчал. Мне это совсем не нравилось: никогда прежде с ним не случалось истерик. — Пойди, сходи за дыней, сынок.

Дыня оказалась такой огромной, что едва уместилась в раковине.

— Мам, — продолжил он разговор, внимательно наблюдая, как вода катится по ее бокам. — Мам, мы с папой справимся одни. Без Эдит. Ну ее, она все равно не умеет готовить и к тому же зануда.

— Что-то я не замечала.

— Просто она твоя подруга, потому ты и не замечаешь. А на самом деле — ужас! Она все время ворчит на всех и придирается из-за пустяков. Да. Мы как-то занимались с Бернаром у него, ну, не занимались, а перезагружали компьютер. Бернар сделал нам кофе, принес чашки и этот кувшин от кофеварки. Короче, мы что-то там двигали у него на столе, и кувшин свалился. Понятно, вдребезги. Но в нем уже не было никакого кофе! Так что ковер совершенно не пострадал, а осколки мы сразу собрали пылесосом. Знаешь, что она устроила?

— Накричала на вас?

— Лучше бы накричала, мам. А то явилась и часа полтора скрипучим голосом рассказывала Бернару, какой он мот и бездельник, и, мол, от него одни убытки, точно как от его отца, который и такой, и сякой, и всяко разный. И представляешь, все это при мне, как если бы меня не было в комнате! Ужасно противно. А как она выговаривает ему за вещи? Ты же знаешь, что на тренировках кроссовки моментально рвутся и протираются. А Бернар так и ходит. Зашьет сам нитками через край наверху, а на подошве — дыра насквозь. Над Бернаром и так все смеются — он в команде самый маленький, да еще в очках. А с чего ему расти? Она кормит его одними бульонами

из пакетов. Бернар умный. Самый умный в классе. А она его пилит и пилит, что, мол, из-за него пожертвовала и карьерой, и личной жизнью, и, если бы не он, она давно была бы замужем по меньшей мере за членом парламента.

— Господи, Селестен, мне казалось, что она безумно любит сына. Почему ты мне никогда об этом не рассказывал?

— Она твоя подруга, ты же не говоришь плохо про моих друзей. И папа никогда…

— Я поговорю с Эдит!

— Не надо, мам. Бернару будет только хуже.

— Так что же делать? Мне ведь действительно придется лечь в клинику. Не выписывать же бабушку из Тура?

— Ой, мама, только не бабушку! Я ее, конечно, люблю. И ее, и деда, только, пожалуйста, не их! Пусть будет Эдит, если уж ты так хочешь! При нашем папе она будет вести себя прилично. Она всегда заискивает перед ним.

Мы разрезали дыню. Она, как я и предполагала, оказалась чудесной. Что-что, а выбирать спелые дыни Мишель умеет. Нежный аромат сразу настроил нас с Селестеном на более спокойный лад. Первый кусок мы с ним съели, как в детстве, — откусывая по очереди от длинной дольки. Потом я наложила на тарелку уже очищенные от шкурки и косточек куски дыни и предложила отнести отцу в кабинет.

— Мам, а сделай мне тоже так. Я пойду к себе почитаю.

Естественно, мне было интересно узнать, что он читает.

— Миллера, мам. — Сын выхватил из-под ножа кусочек дыни и с наслаждением положил себе в рот.

— Генри Миллера? Но у нас, кажется, нет его книг.

— Я купил. — Еще один кусочек отправился туда же. — Разве я тебе еще не говорил?

— Нет. Когда ты успел?

— В среду. Мы ходили всем классом в Лувр.

Эдит устроила для нас экскурсию. Теперь будем ходить раз в месяц. Коллеж платит.

Надо же, подумала я, а мне ничего не сказала. Вот ведь, какая! Не упустит ни единой возможности подработать!

— А мы с Бернаром что там не видели? И пока Эдит заливала нашим идиотам про культурные ценности, мы проинспектировали букинистов на Сене. Я одолжил Бернару денег на атлас звездного неба, а себе купил разрозненные томики Миллера. Ну, мам, я тебе скажу! Супер. Написано в прошлом веке, а такой класс!

Литературная наивность сына умиляла. В свое время он, точно так же как новую планету, открыл для себя Цезаревы «Записки о Галльской войне». Хотя уже проходил это произведение, изучая отрывки из него на уроках латыни.

— Вообще-то Миллер действительно считается классиком, — улыбнулась я.

— Правда, мам? А почему же его нет в школьной программе по литературе?

— Ты, наверное, невнимательно читаешь, Селестен.

— Я понял, мам! — мгновенно развеселившись, хохотнул он и вдруг так же резко засмущался: — Неужели ты тоже его читала? И папа?

— Насчет нашего достопочтенного мэтра от юриспруденции я не уверена. Но лично я перечитаю «Черную весну» с удовольствием. Одолжишь?