Ахэрээну
Шрифт:
— Не понимаю… я же помешала тебе.
— Да, помешала. Но я могу хотеть разных вещей. Это нежить вроде тори-ай одержима убийством, не я.
Шагнул ближе, неожиданно опустил взгляд. То ли просто в пол смотрел, то ли на сине-белые черепки.
— Спаси мальчика, Лайэнэ. Я сам не смогу.
— Чего ты хочешь? — спросила она — растерянно, напряженно.
— Я сам создал нашу связь, не думая, что так будет. Он мне… очень дорог.
— Не понимаю, — повторила она.
Энори вдруг оказался внизу, на полу, среди черепков;
— Больше мне просить некого.
— Но ты же хотел мести? Я читала письмо…
— Еще бы оно от тебя ускользнуло! Но тогда ты знаешь. Этот костер будет долго гореть…
— И ты… хочешь моей помощи?
Лайэнэ немного пришла в себя. Гонец, страх перед Столицей, возможное покушение… да, это серьезно. Как удачно подвернулся этот гонец! Невольно тронула лоб. И Энори, он вырастил мальчика, он и впрямь чувствует… только если все изменится прямо сейчас, никто ничего не успеет сделать. Бросила взгляд на окно — стемнело уже. Ворота закрыты.
— Ты не дал мне уехать, — сказала тихо-тихо.
— Мне надо с тобой поговорить. Иначе ты не стала бы слушать.
— То, что женщина так долго не шла… твоих рук дело?
— Моих.
Он тоже говорил тихо и напряженно.
— Поверь, я…
— Тебе нельзя верить. Ты всегда… ты способен вывернуть водную гладь наизнанку, — произнося это, Лайэнэ вспомнила, что говорят о нечисти. Слабая надежда, но все же…
— Скажи прямо, чего ты хочешь, — потребовала она.
— Я хочу, чтобы Тайрену жил, — отозвался он быстро, — И ничего больше не сделаю против него. Довольна?
— Хватит и того, что уже сделано…
— Потому я к тебе и пришел.
Повертел в руках осколок чашки, потом другой, будто пытаясь собрать.
— Я никогда раньше не нарушал слова, и все-таки это сделал. Обещал мальчику, что его заберу. Но ты знаешь, что это значит, и я…
— Только не говори, что письмо то было написано ради исполнения данного слова! — в сердцах сказала Лайэнэ.
— Нет, я хотел не просто горя, но позора всему их Дому.
— Сейчас не хочешь?
— Не через Тайрену.
Осколки полетели в угол, а Энори наконец поднял лицо, полыхающее яростью:
— Когда я узнал про покушение на Тагари, не знаю, огорчился я или обрадовался. Если он умер бы, можно ничего и не делать, ведь так? Братцу его плевать на ребенка, а позор на имя Дома… Кэраи бы сумел вывернуться, он ведь столичный житель, он ни при чем… Но Тагари выжил.
— И ты доделал то, что хотел изначально, а теперь сожалеешь.
— Да.
— А ведь ты намеренно делал его еще более несчастным, внушая надежду, что отец оценит когда-нибудь… что надо верить, стараться быть лучше… но лишь ты способен помочь в этом и принимаешь мальчика таким, как есть, слабым, ненужным, — Лайэнэ ощутила, как гнев
— Напиши ему. Тэни.
— Нет, — Энори так сильно мотнул головой, словно хотел сбросить с волос шмеля или паука. — Да и нет смысла — я все рассказал, этого не отменить.
— Но ты можешь теперь…
— Нет! — встал резко, почти вскочил; показался на голову выше, чем был. Лайэнэ впервые видела его — испуганным? Надо же.
Она оперлась на столик локтями, положила подбородок на сцепленные пальцы, словно в противовес гостю двигаясь нарочито медленно. На деле продумывала каждый свой жест, тем более слово: ошибка может дорого стоить
— Какие же вы все… одинаковые. Есть такая порода людей, считающая, что солнце встает ради них. Сперва сделаете, а потом отчаянно желаете, чтобы другой все исправил за вас.
— Я не знаю, что ему написать. Если ошибусь, это уже никто не поправит.
Словно ее мысли подслушал…
— Как занятно. Тот, кто играет чужой волей и жизнями, не может найти слов для ребенка, которого сам и вырастил и знает лучше всех.
Снова качание головы. И смотрит в упор, в свете лампы заметно, как зрачки сужаются и расширяются. Не от огня.
Нелюдь, сейчас это отчетливо видно.
— Одна я не справлюсь.
Он долго думал. За дверью кто-то прошел, заговорили слуги в саду. Вот сейчас откроется дверь, и… Ведь он не всесилен, отвести глаза всем. Что он сделает с ее домочадцами? Может и ничего, сил не хватит совладать сразу с несколькими.
— Дай мне лист.
Лайэнэ вздрогнула — привыкла уже к его молчанию.
— Возьми все нужное на столике возле окна, мне тяжело встать.
Лампа на том, дальнем столе не горела, но Энори этого, похоже, и не заметил. Кисть летала над бумагой, а Лайэнэ гадала — и не могла представить, какие он подберет слова.
— Госпожа? — служанка стукнулась в дверь, — Как вы? Готов ужин…
— Погоди немного, — сказала Лайэнэ, стараясь, чтобы дрогнувший голос не выдал. — Чуть позже. Я позову…
Хвала Небесам, ее слезы возымели хорошее действие — никто не ворвался проверить, как она себя чувствует.
Энори поднялся, шагнул к молодой женщине. Молча подал ей свернутый лист.
— Я могу прочесть?
Короткий смешок, совсем прежний:
— Я уйду и первое, что ты сделаешь — развернешь мое послание. Так зачем спрашивать?
Он ничего не написал. Ни слова. На листе нарисована была карта, южный берег страны. Морской залив, корабли, чайки. Отрывистые наброски — не замыкал контур рисунка, — но удивительно точные. Словно соленым ветром повеяло, хотя и сама Лайэнэ на море не была. И фигурка мальчика. Счастливого мальчика, глядящего на чаек и корабли.
Лайэнэ сложила послание, более аккуратно, чем это сделал Энори.
— Я передам.
Смутно было у нее на душе, смутно и странно. И что говорить, не знала.