Аховмедская святыня
Шрифт:
— Позволите? — Почти взмолился он. Александр Александрович спохватился и стал торопливо освобождать Меркулова от объятий ремней, пока тяжеленная одежда не рухнула на пол. От этого звука Мих проснулся окончательно. — Нет, про бронежилет я, конечно, думал. Но только вот какой вопрос. Сколько, Ваше превосходительство, вот этот весит?
— Больше пуда точно, — оценивающе поглядел обер-полицмейстер на диковинное одеяние.
— Вот и подумайте, как быстро сможет бежать некто облаченный в бронежилет. Тем более крутить сальто.
— С одной стороны, да, — согласился Александр Александрович. — С другой же, это мне когда выдали, лет десять прошло. Тут и пластины
Его превосходительство хотел было что-то записать, но дверь распахнулась, и на пороге появился первый полицмейстер, высоченный Константин Никифорович. Судя по лицу Его высокородия, завсегда спокойного, будто из куска мрамора высеченного, понял Мих, случилось происшествие чрезвычайной важности. Если честно, то с седмицу назад орчук бы весь замер, дышать перестал, и в слух весь обратился. Только много воды с той поры утекло. Попривык Мих к чрезвычайным происшествиям, справедливости ради, теперь каждый день исключительно из них и состоял.
Сел только более подобающе. Подниматься не стал: с одной стороны, на заднице при Его высокородии находиться несподручно, с другой, ему сам Александр Александрович разрешил. Да и мельтешить сейчас, лишь внимание к себе привлекать, что персоне его чина и положения несподручно.
— Ваше превосходительство, там… — Константин Никифорович блеснул глазами, будто молнии выпустил. Точно-точно как в книжках про эльфарийского бога Зеусия (читывал Мих и такое).
— Что там, попадья родила? — Усмехнулся обер-полицмейстер, не поняв сразу настроения своей правой руки.
— Его Высочество прибыл.
— Ох, святые угодники. Как на службу сюда ездит, сейчас опять начнет расспрашивать, как расследование протекает, — кинулся Александр Александрович к столу, карту сворачивая, — Михайло, убери этот чертов жилет.
Орчук на ноги вскочил, заодно и Константину Никифоровичу кивнул, раз выдался случай. Тот по привычке не ответил, только взглядом холодным проводил. Потом опомнился и дальше говорить стал.
— Его высочество не к вам прибыл. То есть, может, и к вам, но только выше первого этажа не поднимался.
— А что ему на первом этаже? — Удивился Его превосходительство.
Константин Никифорович неровно выдохнул, как бабы после долго плача, не в силах обычно разговаривать, и ответил.
— Пришел в арестантскую и повелел высочайшим указом Его Императорского Высочества всех аховмедцев, ныне арест… задержанных, отпустить.
— Что? — брови обер-полицмейстера подобно паре коршунов взметнулись наверх. — В моем ведомстве… злодеев… отпустить!
Пронесся ураганом по кабинету Александр Александрович, вмиг про года позабыв, да выскочил в приемную. За ним Константин Никифорович и Витольд Львович бросились, потому и Миху пришлось, а что делать? Спроси орчука, так лучше бурю переждать, они с Меркуловым персоны тут не самые важные, все и без них разрешиться может. Зачем гневать? Кого именно — брата Государя-императора или обер-полицмейстера (а могло под горячую руку попасть откуда угодно) орчук еще не решил, да и разве это важно?
Но человек он, точнее прочий… хотя все же человек (главное ведь не внешний облик, а сущность внутренняя) подневольный, за титулярным советником закрепленный. Как триста лет назад под гнетом оставались орки, так и теперь было. Иной кто скажет: как ж так? Ведь именно Ордынское Иго Славию сковало, дань заставило платить. Но папенька, много книг прочитавший да свое мнение имеющий, по-другому рассуждал.
Славийский
Так или иначе, а оставлена Сибирь, выгнаны орки из каганата, обитают сейчас в сухой степи, вспоминая дни своего могущества. Хотя… чего это Мих о них, тут сейчас начнется кое-что основательнее, чем все поражения степняков. Не видел еще прежде орчук, как сходятся две могучие силы — императорская воля и славийский закон.
— Добрый вечер, Ваше Императорское Высочество, чем обязан, — с нажимом произнес обер-полицмейстер.
Великий князь вздрогнул, повернулся, но лицо сохранил. Позади него, у двери, со связкой ключей в руках возился человек. Насколько мог Мих судить по одежде, ни много ни мало, камер-фурьер, если в военные чины переводить, полковник. Хотя оно и понятно, чему тут удивляться, рядом с ним все же государев брат.
— Скорее уж доброе утро, Александр Александрович. А чем обязаны?… Наслышан, что томятся тут у вас аховмедцы, прибывшие на переговоры о мире. Нехорошо, нехорошо, Александр Александрович. Так недалеко до международного скандала.
Заметил орчук, что великий князь хоть и старается всем своим видом и некоторой развязностью в разговоре показать полную независимость от обстоятельств, все же нервничает. Не доставляет ему удовольствие здесь и сейчас находиться и заниматься именно тем, чем он занимается. Не сговариваясь, Мих с Витольдом Львовичем переглянулись, точно подумали об одном.
— Вы… хотите… освободить преступников!
Обер-полицмейстер буквально кипел. Глядя на его мокрую шею и вздувшиеся вены на висках, думал орчук, лишь бы Его превосходительство удар не хватил. С мужчинами его возраста подобное и от меньших переживаний бывает. Говорят, ежели в себе злость не держать, а выплескивать ее при каждом удобном случае, то и знакомство с грудной жабой можно избежать и всякими прочими бедами. Но куда теперь? И так чувствовал орчук, что обер-полицмейстер сдерживается, а паузы между словами мысленно заполняет одними лишь бранными словами.
— Ну полноте, каких преступников? Вышло у вас небольшое недоразумение. Ведь ни одной жалобы на этих… господ. Весь ущерб городу будет возмещен. Так что инцидент вполне себе исчерпан.
— Неважно, кто преступает закон, славиец, гоблинарец или аховмедец. Закон един для всех, — говорил обер-полицмейстер теперь намного тише, но сквозь зубы, отчего не прибавлялось уверенности, что дело разрешится наилучшим образом.
— Есть закон, а есть Император и его воля.
Голос полуночного гостя загремел с невиданный силой. Узнал Мих прежнего великого князя, надменного и горделивого. Тот протянул руку, и камер-фурьер, явно поставленный при Его Высочестве, чтобы угадывать мысли последнего, передал ему выуженную из внутреннего кармана бумагу. Судя по всему очень важную, имеющую в себе силу не менее, чем заряженный пистолет, наставленный в переулке на одинокого путника.