Ахульго
Шрифт:
– Давай-ка его сюда, братец, – приказал Граббе, просматривая документы.
Васильчиков приоткрыл дверь и позвал:
– Пожалуйте!
Перед Граббе предстал лоснящийся от удовольствия горец, удостоившийся аудиенции у самого генерала.
– Как звать? – спросил Граббе, не отрываясь от бумаг.
– Биякай, – сообщил переводчик, протягивая руку.
– Давно у нас служишь?
– Два года, господин генерал.
Биякай был в своем роде особенной личностью. Кипучая жажда деятельности, соединялась в нем с неудовлетворенным тщеславием. Он был говорлив, но речи его были пусты и вызывали у соплеменников только насмешки.
– Говори, – велел ему Граббе, не обращая внимания на протянутую для пожатия руку.
– Как дело было?
Биякай одернул руку, проглотил подкативший к горлу ком и начал:
– Я видел, как он в Чиркей приезжал.
– И что же?
– Сначала приехал, потом уехал.
– Говори толком, – поднял глаза на переводчика Граббе.
– Рассказывал, что мюриды сами шариат не знают, а только выгоды ищут, власти хотят.
– А народ что?
– Эти бездельники разве умных людей слушают? – развел руками Биякай.
– Мы, говорят, люди свободные, нам царь не нужен.
– Царь? – не понял Граббе.
– А разве не велено было этому проповеднику, чтобы он не показывал вида, что послан от правительства?
– Я же тоже с ним был, – важно сообщил Биякай.
– А у нас все знают, что я честно служу сардару. И охрана была.
– Так-с, – Граббе положил папку на стол.
– Его Ташав-хаджи убить обещал, если в горы приедет, – докладывал Биякай.
– Продолжай.
– Я им тоже советовал, что лучше служить царю, чем Шамилю, – горячо говорил Биякай.
– Что у царя сила, а у Шамиля шариат один. Что у царя всякому открыт путь к возвышению, и все одинаково поощряются в службе его. Хотя, господин генерал, я служу-служу, а жалование…
– Недоволен? – возвысил голос Граббе.
– Я не ради денег служу… – оправдывался Биякай.
– Я ради общего блага и спокойствия.
– То-то, – сказал Граббе, возвращаясь к бумагам.
– Дальше что было?
– Дальше нехорошо получилось, – продолжал Биякай.
– Ученый им говорит, что все беды у горцев от того, что они неправильно шариат толкуют и не хотят законные власти признавать. И что всевышний посылает им наказание за их грехи и дурной характер. А он говорит…
– Кто – он? – переспросил Граббе.
– Джамал Чиркеевский! – выкрикнул Биякай с таким видом, будто давно мечтал обличить врага.
– Вы думаете, он ваш друг, а он – друг Шамиля.
– Что же говорил этот Джамал?
– Выходит, говорит, горцы во всем виноваты, а царь и его генералы ни в чем не виноваты? А народ смеялся.
– Довольно! – не выдержал Граббе.
– Ступай.
– Господин генерал, – кричал Биякай, выпроваживаемый Васильчиковым.
– Вы этого Джамала еще не знаете!..
– Дикари, – заключил Граббе и поморщился, будто съел что-то несъедобное.
Но ощущение было глубже, мучительнее. Граббе вдруг почувствовал, что этот Биякай чем-то напоминал ему самого себя. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Граббе извлек из папки копию
«О мусульманская община! Как мы, так и вы совершенно осчастливлены нахождением под покровительством доброжелательного всем государя великого императора, именуемого Николаем Павловичем, высокопоставленного, высокочтимого, а щедростью своей могущего охватить все климаты Ирана, Хошемтая в своей храбрости, героя в мужестве, владеющего гербом Константина, Фагфара китайского в обращении с людьми, Зулькарная в богатстве, Соломона в милосердии, Давида в превратностях, высоковнимательного к людям и милостивого к бедноте как в большом, так и в малом.
Как нам, так и вам следует возносить молитвы великому императору, служа ему от всего сердца, чтобы получить за малую работу большее вознаграждение, каждодневно возносить молитвы ему по утрам и по вечерам с целью пробудить в его душе милосердие к подданным, чтобы он утвердил нацию в своей нации, дабы священный шариат благоденствовал, а его душа освободилась от горестей. Мы в настоящее время в лице государя имеем до того совершенного в милости, что если кто-либо из начальников задумает мысль об угнетении, он его низложит, назначит на его место начальника другого, совершеннейшего по милосердию, ибо он уже назначил для всех областей Кавказа лицо, совершенное в милостивости, обладающего многими щедростями, молимого для всех великого наместника генерал-лейтенанта Головина, первого в городе Тифлисе, для похвал которого не хватит слов.
Чтобы в Дагестане не было никаких недоразумений по отношению к населению, назначен был для этого совершенный ученый, хозяин щедрый генерал-лейтенант Фезе. В настоящее время не имеется никого, кто бы жаловался на недостатки. Он назначил ученых муфтиев, определил жалование для воспрепятствования тем неразумным и невеждам, кто, не разумея шариат наш, не подчиняясь великому императору, чинит кражи, разбои на дорогах и причиняет вред населению.
Народ, собравшийся в настоящее время в данном собрании, должен возносить свои молитвы великому императору и его детям, дабы все указанные положения были исполняемы. Аминь».
Граббе хмыкнул, полагая, что такое беззубое и напыщенное сочинение мог утвердить только Головин, ничего не смыслящий ни в горцах, ни в высоком слоге. Граббе теперь не сомневался, что сумеет затмить Мустафина, хотя тот и подписывался пышными титулами шейхуль-ислама и муфтия.
Глава 35
Проведя несколько дней с семьей и залечив небольшие раны, полученные в походе, Шамиль отправился в свою резиденцию. Туда же он велел позвать ученых алимов, бывших на Ахульго, – Сурхая и кадия Ахульгинской мечети.
Резиденцией имама управлял сподвижник прежних имамов и давний друг Шамиля Амирхан Чиркеевский. Кроме множества других обязанностей, он был еще и доверенным секретарем имама, умевшим вести переписку и составлять важные бумаги. Пока имам был в походе, Амирхану пришлось немало потрудиться. Только он знал, какой должна быть резиденция имама и что в ней должно было находиться.
Невысокое, но довольно просторное здание имело светлые окна, настоящие стекла для которых с величайшими предосторожностями прислал Джамал – односельчанин Амирхана. А под крышей успели свить гнезда ласточки, которые теперь выкармливали своих птенцов.