Аистов-цвет
Шрифт:
— Спи!..
И вдруг перестает кричать и поднимает кулаки вверх.
Громкий крик детей разносится по хате, а Юлька немеет и сдерживает тяжелые всхлипы, а они так и рвутся из груди.
Острая дрожь проходит по телу мальчика.
Постепенно опускает руки и тоже застывает, а потом кричит отчаянно:
— Юлечко!
Петро и Гандзуня сразу умолкают.
— Юлька!.. — голосом, полным отчаяния, зовет Иванко и хватает дитя на руки. Носит, качает, забавляет. Жалость сдавливает грудь, а слезы застилают свет.
Спотыкается…
Юлькины
— Юлька!.. Бедная Юлька моя!..
Плакал…
Медленно в слезах таяла боль, распадалась мелками росинками по полу, уходила в землю.
Тихий покой ложился на сердце.
Положил ребенка в колыбель.
Качал…
— А-а, Юлька маленькая!.. А-а!..
Слезы текли и текли. Соленым привкусом оставались на губах, скатывались по грязной сорочке, дождиком капали на Юлькино лицо.
Ребенок, засыпая, прислушивался к музыке этих слез, открывал глаза и смотрел по-детски серьезно, а Иванку казалось, что дитя понимает его боль и прощает.
— А-а-а!.. Юлька маленькая, а-а-а!..
Пел.
Всходило солнце…
II. МАРИНЦЯ ДЕРЕТСЯ
Маринця тоже живет, как и Иванко, в местечке, что раскинулось на невысоких холмах между Жовквой и Львовом. Она — соседка Иванка, тех же лет, что и он, только с ясно-карими, как говорят в этих местах, — пивными глазами.
А почему она дралась в тот летний солнечный день, это история, начало которой идет от двух читален, что есть у них в местечке: украинской и москвофильской имени Качковского.
Может, где-нибудь, например в Новом селе, было бы все по-другому, а у них почти все местечко записано в москвофильскую читальню. А почему? Все потому, что верило, надеялось, что «батюшка царь» для них припас какой-то сладкий рогалик. И Маринця этого ждала. А когда же это сбудется? Э, того никто не знает, а тем более она — маленькая. Но должно сбыться. А пока что — особенно весной, или летом, или в ясную осень — она бежала, как и все дети, за парнями и девушками, что выходили из москвофильской читальни, приколов на грудь трехцветные ленточки, и маршировали с песнями по местечку.
Ну, а если вышли москвофилы, то знайте, что выйдут также и из украинской читальни. И хоть их меньше, но они обязательно будут искать случая, чтобы зацепить москвофилов. И с этого может начаться самое интересное: драка. О, Маринця больше всего любила смотреть на такие вещи и сама рада была сцепиться с кем-нибудь из тех мальчишек и сцеплялась не раз. А почему бы и нет, если так делают старшие. Она тоже хочет старшей быть, а если еще не выросла, то чтобы вы знали, у малышей на улице тоже есть своя политика.
В тот день, когда должна была произойти драка, Маринця сначала сидела возле своей хаты верхом на заборе и сдувала пух с одуванчика. Когда
— Иванко, давай еще!
И Иванко, подпрыгивая как конь, бежал на огород, срывал одуванчик, приносил Маринце и гордился этим.
Маринце столько же лет, что и ему, но все-таки она школьница и теперь могла бы не играть с ним. Ведь так и вели себя другие мальчишки и девчонки. Но Маринця играла, и Иванко был благодарен ей и счастлив.
Потом Маринця спрыгнула с забора и сказала:
— В кота хочешь? Давай играть.
Уселись на гладком месте, а Иванко достал нож. Каждый нарисовал себе кота, и стали подбрасывать нож — кому выпадет резать.
Выпало Маринце. Скрежетала зубами и резала Иванкова кота. Сначала отхватила хвост, потом лапы, потом голову, а Иванко чуть не плакал с досады, но молчал. Когда выпало резать ему Маринцина кота, то он лишь легонько отрезал кончик хвостика.
— Говорят, если вырезать глубокую ямку, то кто-то умрет. Правда?
Но Маринця уже сорвалась, как ветер, и перелезла через забор на улицу. Не успел Иванко дойти до забора, как она уже лезла назад.
— Ш-ш! — приникла к земле, словно кот, схватила камень, дала Иванко и сказала: — Брось!
И Иванко бросил.
С улицы донесся отчаянный крик. Маринця уже убежала на огород, а Иванко остался и влез на забор — посмотреть, что случилось.
На улице стоял хлопец в праздничной крестьянской одежде. Держался руками за голову и кричал. Между пальцами его текла кровь. Иванко знал его. Это был Василь Маринюк из Н о в о г о с е л а.
Он был на несколько лет старше его и по воскресеньям ходил в местечко за разными покупками.
На крик вышел Маринцин отец Проць, а потом Ганка. Парень кричал, показывая рукой на Иванка, жаловался на него.
А вокруг уже толпились люди, все из Нового села, они тоже шли в местечко. Среди них и мать Василя.
Она кричала на Иванка и грозилась подать в суд, потому как хлопцу никогда нет на улице проходу. Один раз угодили камнем в ногу, другой раз засыпали песком глаза, а теперь вот голову разбили до самой кости.
Красным платком перевязывала разбитую голову, а Василь не переставал плакать.
Ганка кричала:
— Иванко, это ты разбил мальчишке голову? Бездельник, висельник!
Схватила палку и набросилась на него. Но Иванко успел спрыгнуть с забора и убежать. Только крикнул:
— То Маринця!
Теперь Василь жаловался, что да, верно, всегда в него бросает камни Маринця. А Маринючка кричала на Проця, что подаст на него в суд.
— Ну подожди же, паскудная девчонка! — Проць словно опешил от стыда, что такое позволяет себе его дочь. — Будьте уверены, пани-матко, я ее проучу. Только так вот не распускайте языки, ведь это дети. Ваш тоже, видать, не совсем безвинный. — Проць сердито сплюнул в сторону и ушел в хату, потому что на крик собирались люди, а он не хотел стыда.