Академический обмен
Шрифт:
«Эссеф кроникл»
Куском льда пробило крышу
Глыба льда зеленоватого цвета размером с футбольный мяч насквозь пробила крышу дома в южном районе Раммиджа, вызвав повреждения в комнате на верхнем этаже. В комнате в тот момент никого не было, так что жертв нет.
Ученые, прибывшие для обследования ледяной глыбы, которую поначалу приняли за колоссальную градину, установили, что это замерзшая моча. Полагают, что глыба была незаконно сброшена с самолета, пролетавшего над городом на большой высоте.
Владелец дома, доктор Брендан О'Шей, сказал нам сегодня утром: «Я в шоке. Даже не знаю, распространяется ли на
«Ивнинг мейл», Раммидж
Обмен
— Значит, ты считаешь, что он не так уж мал?
— По-моему, да.
— А мне всегда казалось, что он все-таки маловат.
— По результатам недавнего опроса, девяносто процентов американских мужчин считают, что их член меньше средних размеров.
— Можно понять их желание попасть в первые десять процентов…
— Да нет такой первой десятки, глупый, есть просто десять процентов, которых это не беспокоит. А суть в том, что у девяноста процентов не может быть член меньше средних размеров.
— Ага. Я вообще неважно разбираюсь в статистике.
— Ты знаешь, Филипп, ты меня разочаровал, откровенно говоря. Я полагала, что ты вовсе не помешан на своих мужских достоинствах. Именно это мне в тебе и нравилось.
— Мой маленький член?
— Нет, то, что ты не требуешь аплодисментов за демонстрацию своей потенции. Ас Моррисом всякий раз это должно было быть на пять с плюсом. И если я не буду стонать, закатывать глаза и биться с пеной на губах, он станет обвинять меня в том, что я к нему охладела.
— А он тоже входит в те девяносто процентов?
— Это уж нет.
— Понятно.
— Ты знаешь, он тебе кажется меньше, потому что ты смотришь на него сверху. В перспективе он укорачивается.
— А это мысль.
— Пойди и взгляни на себя в зеркало.
— Да ладно, я верю тебе на слово.
Однако на следующее утро, вытираясь после душа, Филипп влез на стул, чтобы окинуть взглядом свой торс в висящем над раковиной зеркале. И действительно, обычный угол зрения давал определенный укорачивающий эффект, хотя, может быть, и не такой большой, как хотелось бы. Сорок лет, возможно, еще не возраст, чтобы начать беспокоиться на этот счет, но у него лишь недавно появились некоторые данные для сравнения. До приезда в Эйфорию у него, пожалуй, со школы не было возможности как следует рассмотреть чей-нибудь мужской орган. А здесь члены посыпались на него со всех сторон. Первым был Чарлз Бун, который пренебрегал пижамой и вечно разгуливал по дому в Пифагоровом проезде в чем мать родила. Затем, музыкальный магазин на Кейбл авеню выставил альбом Джона Леннона и Йоко Оно с фотографией совершенно обнаженной пары на конверте. Далее, на экраны вышел эротический фильм «А я странный и желтый», который они поехали смотреть в Эссеф и два часа простояли в очереди, как выразилась Дезире, с парой сотен других страдающих вуайеризмом перестарков в надежде разогреть кровь (и, следует признать, так и произошло), а еще был человек из публики в зрительном зале авангардного театра, который перещеголял актеров, успев раньше их сбросить с себя одежду. Вся эта демонстрация производила на Филиппа сильное впечатление, одновременно внушая ему чувство собственной неполноценности. Дезире отнюдь не была с ним солидарна.
— Теперь ты понимаешь, что значит быть плоскогрудой в обществе, где царствует пышный бюст, — сказала она.
— Я должен сказать, что мне нравится твоя грудь.
— А у твоей жены?
— У Хилари?
— У нее есть за что подержаться?
— Фигура у нее неплохая. Только она…
— Что только?
— Не может обходиться без лифчика, как, например, ты.
— Почему не может?
— Ну, потому что
— Она? Ты хочешь сказать, они?
— Да-да, именно.
— А кто говорит, что они не должны болтаться? Кто говорит, что они должны торчать, как балкон на консолях? Я скажу тебе кто — производители бюстгальтеров.
— Наверное, ты права.
— Моррис вечно гонялся за большими титьками. Даже не знаю, почему он женился на мне. А я не знаю, почему за него вышла. Почему люди женятся? Почему ты женился на Хилари?
— Да как тебе сказать. Мне было тогда одиноко.
— Вот. Именно так. Я думаю, что одиночеством почти все и объясняется.
Филипп слез со стула, закончил вытираться и стал присыпать кожу тальком, не без некоего нарциссического удовольствия ощущая под рукой легкий жирок, наметавшийся на груди и бедрах. Бросив курить, он начал прибавлять в весе и решил, что это ему идет. Его грудная клетка теперь оделась гладким слоем плоти, а кадык больше не торчал с устрашающей откровенностью, наводя на мысль о том, что он проглотил плечики для одежды.
Затем он накинул хлопковый халат, который одолжила ему Дезире. Его собственный остался на Пифагоровом проезде, да и тот у него позаимствовал Чарлз Бун, так что он не надеялся получить его назад. Бун или ходил по квартире нагишом, или вечно таскал у Филиппа одежду. Насколько приятней все было на Сократ авеню. Задним числом в этом оползне можно было усмотреть провидение Божье, отправившее его по другому адресу. Халат, в разводах цвета морской волны и с подкладкой из белой махровой ткани, был необыкновенно уютен. В нем он казался себе и даже ощущал себя несколько атлетичным и деспотичным, будто японский борец. Он нахмурился на свое отражение в зеркале, прищурив глаза и расширив ноздри. В последнее время он частенько смотрелся в зеркало — очевидно, в надежде удивить самого себя каким-нибудь откровенным и все объясняющим выражением.
Выйдя из ванной, он неслышно перебежал в свою спальню, откинул одеяло на постели и примял подушку — его последняя рудиментарная дань условности: когда он спал с Дезире, он поднимался пораньше и приходил в свою комнату разворошить постель. Кому он этим хотел отвести глаза — он и сам не знал. Уж конечно не близнецам, поскольку Дезире, в агрессивной манере передовых американских родителей, была убеждена в том, что с детьми следует обращаться как со взрослыми, и, несомненно, разъяснила им истинный характер сложившихся между ними отношений. «Уж разъяснила бы заодно и мне, — невесело подумал он, всматриваясь еще в одно зеркало. — Разрази меня гром, если я хоть что-то в этом понимаю».
Не будучи по природе жаворонком, Филипп без труда поднимался спозаранок в эти солнечные утра в доме номер 3462 по Сократ авеню. Он полюбил принимать душ, стоя под горячими и острыми, как лазерные лучи, струями воды, гулять босиком по устланному коврами спящему дому и хозяйничать в кухне, сверкавшей белизной и нержавеющей сталью и больше походившей на панель управления космического корабля — столько там было циферблатов и технических новинок плюс огромный гулкий холодильник. Филипп накрыл завтрак для себя и близнецов, налил в кувшин ледяного апельсинового сока, положил ломтики бекона в гриль, включил его на минимум и залил пакетик с чаем подоспевшим кипятком. Сунув ноги в брошенные по дороге шлепанцы, он вышел с чаем в сад и, сев на корточки у северной стены, залюбовался неизменным видом на бухту. Утро было очень тихое и ясное. Водная гладь казалась туго натянутой, а у подвесного Серебряного моста можно было пересчитать канаты. Далеко внизу на набережной, как заводные, сновали легковые автомобили и грузовики, но шум и гарь от них сюда не долетали. Здесь воздух был свеж и сладок и благоухал ароматом тропической растительности, в изобилии родящейся в садах зажиточного Плотина.