Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
Юлечка, расцвела, повеселела. Видно, у неё свалился камень с души.
Вскоре, спокойно оставив Дауньку на Юлю, я только собралась нырнуть с причала, как ко мне подошла одна из отдыхающих.
— Вы давно знаете эту женщину, что без вас гуляет с вашим мужем в парке?
— Да, давно.
— А вы знаете, что она любит вашего мужа?
— И это я давно знаю, но как вы об этом догадались? — Она сама об этом рассказала вчера вечером на женском пляже всем присутствующим. Так и сказала: я его люблю всю жизнь, с юности по сегодняшний день. Она так пламенно, так долго говорила о своей безответной любви к этому академику.
— Но
Я люблю плыть не оглядываясь, любуясь прозрачной, чистой цветовой гаммой сине-зелёных волн. Вот так плыву, любуюсь волнами и думаю: хорошо бы быть русалкой, как мягко, должно быть, спать, качаясь на волнах. Не успела выбраться из моря, меня атаковала все та же отдыхающая.
— Как вы можете так долго плавать, а эту женщину оставлять с мужем? Вы не боитесь? Вы не ревнуете? У меня опустились руки.
— Он очень болен, — сказала я. Круто повернувшись, быстро ушла.
Но отдыхающие дамы заметно оживились. Теперь Юлечка и Дау гуляли под их пристальным надзором. Ко мне подходили ещё отдыхающие дамы с жадным любопытством во взоре: как, неужели вы не ревнуете? Вы не ревнуете мужа к женщине, которая его любит?
Не могла же я объяснить этим дамам, что по теории Дауньки любовь и ревность несовместимы, хотя бы потому, что я сама за всю свою жизнь этого понять не смогла. А в данном случае Дау был прав.
Уехали мы в самом конце августа. Только в самолёте я увидела, как Дау посвежел, загорел, окреп. Выглядел он замечательно. По возвращению из Крыма врачи, наблюдавшие Дау, пришли к единодушному мнению: живот вздут довольно сильно. Надо произвести тщательное обследование кишечника в клинических условиях. Вишневский сказал: «В загородной кунцевской больнице первоклассный рентгеновский кабинет». В конце октября отвезли Дау на три недели обследовать кишечник в эту больницу. На общительного Дауньку неразговорчивые новые, незнакомые врачи нагнали уныние. Он привык быть дома, чтобы я была рядом. Два раза он ещё позволил себя раздеть и улёгся на холодный металлический рентгеновский стол. Эта процедура сопровождалась ещё уколами. А потом категорически заявил: «Сколько можно колоть, лежать на холодном металлическом столе и все — без толку? Вызовите мою Кору. Если она скажет мне о необходимости этих процедур, тогда я на них соглашусь».
Мне выписали пропуск в любое время дня и ночи. По вызову врачей я мчалась в больницу. Меня он слушал, рентгеновский отдел в этой больнице был замечательный. Но Дау очень нервничал. Снимки были неудачные. Рентген повторяли много, много раз. Потом собрали консилиум. Я была в коридоре, меня не пригласили. Консилиум из врачей был в палате у Дау. Врачи вышли, мне ничего не сообщили. Я вошла к Дау в палату.
— Дауленька, что эти врачи тебе сказали?
— Коруша, они мне ничего не сказали. Понюхали, понюхали и прочь пошли. (Цитировал Гоголя всегда).
Да, этих врачей разговорчивыми не назовёшь. Потом мне сообщили: рентгеновское обследование показало камни в жёлчном пузыре с грецкий орех. Как следствие забрюшинной гематомы, за годы болезни гематомы обизвестковались и превратились в камни. По-видимому, и вся печень в таких обизвестковавшихся гематомах. В печени нет нервов, они болей не дают. А камни в жёлчном пузыре необходимо удалить, надо оперировать. «Я согласна на операцию, —
Сама подумала: прежде чем до желчного пузыря доберутся, увидят, что происходит в кишечнике.
На следующий день в больнице мне сообщили: жёлчь проходит, камни жёлчи не задерживают. Поэтому необходимость в операции отпала. С таким диагнозом в конце ноября я Дау привезла домой. Этот диагноз меня не взволновал, если камни не мешают жёлчи выходить, возможно, их и вовсе нет. Я знала измотанную нервную систему Дауньки: когда он ложился раздетый на холодный металлический рентгеновский стол, он превращался в напряжённый нервный комок. Возможно, просто были нервные спазмы, не пропускавшие пунктира.
Так и оказалось впоследствии: при вскрытии — печень чистая, без изъянов, как у новорождённого ребёнка, жёлчный пузырь чист, никаких камней нет, обизвестковавшихся гематом тоже нигде не было.
В день приезда Дауньки из больницы в почтовом ящике без конверта достала бумагу с отпечатанным на машинке текстом. Не читая, я отдала её Дау. А сама спешила сервировать стол для обеда. Через некоторое время, войдя в комнату Дау, я была потрясена его опустошённым взглядом. Его внезапная подавленность поразила меня, он был так счастлив возвращению домой, с таким нетерпением ждал Гарика и Свету, и вдруг такая внезапная отрешённость.
— Даунька, что случилось?
Он безжизненным, вялым жестом поднял руку с этой бумагой.
— Коруша, где ты её взяла?
— Даунька, в почтовом ящике. Она даже не согнута, была без конверта.
— Да это Женька сам её напечатал и опустил в ящик.
— А в ней что-нибудь плохое?
— Куда хуже. Это мой приговор.
— Дай я прочту.
«В издательство „Наука“
Настоящим сообщаю, что я не возражаю против того, чтобы для сохранения преемственности со всем Курсом, на левом титульном листе книги «Релятивистская квантовая теория» над словами «Теоретическая физика» была указана моя фамилия.
Академик (Ландау) 24/Х1-1967г.»
Я сразу все поняла. Как я могла не прочесть и отдать Дау? Это было непростительно, надо было уничтожить, не показывая Дау. Но я решила, что это институт оповещает, когда Дау прийти на очередной семинар. Обычно институтские бумаги опускались для Дау, не запечатанные в конверт.
— Коруша, подумай сама. Я ещё в юности задумал создать этот курс теоретической физики. После этого курса — очень хорошего учебника для начинающих молодых физиков — я ещё мечтал создать учебники для школы. У меня была заветная мечта — сделать в нашей стране образование лучшим в мире. А теперь я знаю — последние два тома мне не суждено дать физикам.
Говорил он тихо, медленно, как человек, потерявший все. А сколько затаённой боли и горечи! Я разрыдалась.
— Даунька, мой драгоценный! Ты очень большое значение придёшь этому подлецу Женьке. Он с младенчества усвоил, что на горе и несчастье ближних нужно создавать своё благополучие. Я забыла все его злые обиды, я ему устроила зеленую улицу, чтобы он посещал тебя. Было мнение, что этот «капуцин» вопьётся в тебя, и ты начнёшь заниматься ну не физикой, а начнёшь работать над книгами. Я в это не очень верила, к этому меня вынудили медики. Дау, прости меня. Я его допустила к тебе, у тебя ещё тогда полностью не восстановилась память.