Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
Как-то вечером пришел студент. Дау сидел в библиотеке в кресле. Гость с первых слов хотел поразить академика, он сказал:
— Лев Давидович, мне удалось решить теорему Ферма!
— Присаживайтесь, пожалуйста. Вот вам бумага, изложите ваш вывод.
Студент с воодушевлением начал излагать свое решение. Внимательно наблюдая за пером своего гостя, Дау вдруг сказал:
— Хватит. Вы студент третьего курса математического факультета? — Да, я на третьем курсе.
— Я это узнал по вашему решению. Вы сразу заблудились в трех соснах. — Нет, разрешите
— Это излишне, я все уже понял. Мой вам совет, сначала надо выучиться, а потом делать открытия! А вы решили начать с открытия, а потом кончать университет. В своем решении вы сразу заблудились в трех соснах. Вы еще не овладели математикой, как должно, свои ошибки вы принимаете за открытие. Между прочим, вы не один, это свойство очень многих математиков. Все усложнять, из простого и понятного делать все сложным и непонятным. А точнейшую и полезнейшую из наук математику использовать для личного удовольствия. Создавать математические, никому не нужные, сложнейшие шарады. Должен вам заметить: для человеческого общества эти теоремы-шарады абсолютно бесполезны. Мой вам совет — учитесь.
Студент ушел расстроенный и очень озадаченный.
— Дау, я слыхала или где-то читала об этой теореме Ферма. Неужели до сих пор она не решена? Разве ее не может решить такой математик, как Келдыш?
— Коруша, дело все в том, что такие математики, как Келдыш, занимаются разрешением только полезных математических задач, а вот совершенно бесполезные теоремы решают недоучки, вроде нашего ушедшего гостя. Этой схоластикой от науки серьезные ученые не занимаются!
Вечерами и в выходные дни я была с Дау всегда одна. Гарик вечерами дома не бывал, а я этому радовалась, так как очень боялась, что трагедия с отцом может наложить тяжелый отпечаток на молодые годы сына!
Студенческие годы — самое счастливое время. Омрачать их было бы преступлением. Ни на один час за все годы болезни мужа я не оставила Дауньку на Гарика. Когда валилась без сна, изнемогая от усталости, его оклик сверху «Коруша», и я в мгновенье ока уже наверху. Как будто силой вихря меня поднимало наверх, исчезали и сон, и усталость. Это были счастливые годы. Я знала, как я нужна Дауньке, жила мечтой о его выздоровлении. Сила мечты скрашивала все трудности. После выведения грибков из кишечника, промежутки улучшения делались все чаще и все продолжительнее. Тогда он читал мне стихи, тогда мы вместе мечтали о его выздоровлении.
— Коруша, боли в животе уменьшились. Как ты думаешь, могут за ночь мои боли исчезнуть совсем?
— Даунька, ведь Александр Александрович сказал, что зажатые нервы прорастут и тогда боли исчезнут сами. Ведь никто не может знать, как глубоко зажаты эти корешки нервов. В одно прекрасное утро проснешься здоровым! Даунька, когда ты выздоровеешь и скажешь мне, что уходишь на свидание к девушке, как я буду этому событию искренне радоваться. Ты будешь здоров! За годы твоей болезни я поняла цену настоящего горя.
Дау в негодовании встал: "Коруша, милая. Когда я выздоровлю, я буду верен тебе целый
Как-то утром, в 1960 году, по звонку открыла входную дверь, незнакомый человек не только хотел войти сам, он пытался еще внести что-то непомерно большое, и это ему удалось. Оказался художник, он хотел написать портрет академика Ландау. Принес показать образцы своих творений. Два полотна оказались изумительны: портрет Н.Н.Семенова был удачен, второй портрет жены художника тоже был прекрасен!
— Вы знаете, мне очень понравились ваши портреты, я пойду уговорю мужа, чтобы он согласился.
Мне очень захотелось иметь хороший портрет Дау, а вдруг этому художнику удастся запечатлеть взгляд Дау. Дау, внимательно рассмотрев портреты, тоже пришел в восторг, он очень ценил живопись, скульптуру, архитектуру и понимал эти виды искусства.
— Только имейте в виду, я буду приходить к вам в мастерскую точно, больше десяти минут я сидеть не могу.
Когда портрет близился к завершению, Дау мне сказал: Коруша, ты знаешь, в живописи я разбираюсь, мой портрет удался, хочешь посмотреть?
— Еще бы, очень хочу, когда поедешь на очередной сеанс, возьми меня с собой.
— Нет, ты поезжай, посмотри сама, художник будет тебя завтра ждать в 5–6 часов вечера. Поезжай, посмотри, портрет очень хорош. А сам художник очень талантлив.
На следующий день в 5 часов я стояла у портрета. Портрет был воистину удачен, но нестерпимый блеск глаз натуры отсутствовал. Я очень хвалила портрет. "Дау считает вас очень талантливым, ему очень нравится портрет", — говорила я, натягивая перчатки.
— Как, вы уходите?
— Да, конечно, а что?
— Останьтесь, посидите со мной, — он засуетился, ринулся в противоположный угол, включил свет торшера, свет позолотил вино, фрукты, розы и два прибора для легкого ужина на двоих. Вначале я окаменела, потом подошла к сервированному на двоих столику. Рассмотрела вино, фрукты, шоколад — все было почти так, как я сервировала стол, когда Дау посещали его девушки. Я рассмеялась. Мой милый Зайка пытается научить ярко жить таких скромных работяг, как этот художник. Окинула его впервые любопытным взглядом: бедный, как он был смущен, он покраснел, он готов был провалиться от стыда, он беспомощно засуетился, как будто готовился совершить что-то постыдное, а разве можно стать соучастницей постыдного, нет стыд лучше пережить в одиночку.
Когда впервые в 1935 году я пришла в квартиру Дау в Юмовском тупике Харькова, почти так же был сервирован стол, и всегда розы. Но глаза Дау сверкали, ослепляли меня, луч сияния его глаз магически меня сковывал, а сам Дау был воплощением восторженного порыва. Он моментально сорвал с себя одежду, было что-то священное в его неудержимом стремлении, нагота его была прекрасна, ни тени смущения, как все безыскусственно чистое, созданное самой природой! Обнажался он перед женщиной впервые, в своих помыслах он был чист, целомудрен и девствен. Грязные помыслы у Ландау отсутствовали всегда. А художник стыдился, чего?