Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
— Корочка, ты не потеряла сознание? Ты жива?
— Да, Зайка, милый. Мне лучше. Но помогать тебе я не смогу. Если ты побоишься опять встать, меня не зови.
— Нет, нет, Коруша. Я очень виноват, ты была права, я все могу сам! Все очень удобно устроено. Теперь я буду сам ходить в уборную.
Продукты у меня были закуплены впрок. Когда готовила обед, внизу, в кухне, прислушивалась: он вставал, подходил к ванне, щелкал выключателем, потом вода спускалась в унитазе. Выходил, опять щелкал выключателем, тушил свет и сам ложился в постель. Я поднялась к нему наверх:
— Даунька, обед готов. Пойдем в кухню обедать.
— Коруша, ты думаешь, я сумею
— Уверена, ты прекрасно это сделаешь! Я на всякий случай буду идти впереди тебя. Если начнешь падать, обопрешься о мою спину.
— Я только сначала зайду в уборную.
— Конечно, я тебя подожду.
Спокойно, благополучно спустились вниз. После обеда он спросил: "А ты будешь идти, как Танечка, сзади?".
— Конечно, Даунька, но я уверена, что ты не упадешь. Ты очень хорошо ходишь.
После обеда, убирая внизу посуду, слышу он ходит, не ложится. Я быстро вбежала наверх.
— Корочка, ты не беспокойся, я не упаду. Я решил потренироваться.
Он подходил к постели, садился. Потом сразу поднимался, доходил до ванны.
— Корочка, мне просто не верится, что я все могу сам. Ты полежи внизу, отдохни. Ведь я же чуть тебя не доконал.
Танечка на следующий день пришла очень рано. Еще не было 7 часов утра. Дау спал плохо, заснул под утро. Он еще спал.
— Танечка, милая, свершилось! Все. Ходит сам! Вам тоже досталось от моих операций, вы отдохните. Не приходите несколько дней. Я скажу Дау, что вы уехали в деревню. Он эти дни не будет гулять на воздухе, пусть привыкнет, что он все может сам. Очень боюсь, что, увидев вас, вцепится и заставит вас водить его в уборную. Рисковать нельзя. В случае чего я вам позвоню.
Теперь я осталась одна. На следующий день утром, после завтрака, раздался звонок в дверь. Я спустилась вниз, открыла дверь. А Дау в это время встал и ходил, лежать долго он не мог. Когда услышал голоса, он сверху, с лестничной площадки спросил:
— Коруша, это Таня пришла?
— Нет, Дау, это пришли врачи.
Услышав тяжелую поступь протезной обуви, врачи спросили:
— Он там с Таней?
— Нет, Таня отлучилась. Он ходит один.
Они все бегом наверх и как вкопанные остановились. А Даунька сам ходил от постели к ванной. У пришедших врачей он спросил:
— Если вы будете меня осматривать, то, извините, я должен зайти в туалет.
Они уже сидели в его комнате, слышали, как он спустил воду, щелкнул выключателем; пришел в комнату, сам улегся в постель. Я только поправила одеяло, укрыв больную ногу. Вид у Гращенкова был растерянный. Все они еще так недавно категорически утверждали, что Дау не сможет никогда сам себя обслужить в уборной. Я была слишком счастлива достигнутыми результатами, чтобы помнить зло!
— Конкордия Терентьевна, мы пришли узнать, может, что-нибудь нужно для больного?
— Да, очень нужно. Срочно необходимо заказать теплые зимние протезные ботинки. Пришлите, пожалуйста, тех протезистов, которые приходили в больни- цу. Я очень боюсь наступления морозов в феврале. Но теплые ботинки опоздали.
Настало роковое 10 февраля 1964 года. Как всегда, в 8 часов утра пришла Танечка. Я, как всегда, легла спать. В 9.30 меня как током подняло. Мне показалось очень холодно. Я вскочила, в окно увидела, как Танечка и Дау прошли мимо окон. Как всегда, они в эти часы гуляли. Я кинулась наверх, термометр 10 февраля 1964 года показывал 14 градусов мороза. Быстро надев пальто и сапоги, выскочила во двор. Руки у Дау были теплые.
— Таня, вы видели, что 14 градусов мороза?
— Кора
О, его хватку я знала! Добрая Танечка ему противоречить не могла.
Дау весь розовый на морозе — сиял. Просил еще пройтись несколько раз.
— Дау, Таня замерзла. Она может простудиться. Таня, вы идите домой. Я с ним немного пройдусь.
— Нет, я с тобой боюсь гулять. Ты меня не удержишь. По словам Тани, гуляли они немногим больше получаса. Но самое страшное уже свершилось. Вечером 10 февраля, приготовив ему ванну, стали раздевать. На больной ноге конец большого пальца еще не ожил, Дау его не ощущал. Снимая носок, заметила, что ноготь и кончик пальца остались в носке. Обморожение страшнейшей степени. Боясь февральских морозов, я хотела забрать Дау весной. Я боялась вспышки в легких, а беда пришла от последнего сустава большого пальца ноги, который был омертвленный.
На последнем расширенном консилиуме ведущие ортопеды мне сказали: через два-три месяца весь палец оживет. Но боль еще может задержаться в концах пальцев. Консилиум не выписал больного из больницы и не оставил конечной инструкции: при скольких градусах мороза может быть обморожение еще не оживших тканей пальцев на больной ноге в неутепленных ботинках! Вина на Миллионщикове. Ну, а Гращенков не клиницист, он умел только заседать.
Я оцепенела, держа в руках его ногу. Не могла отвести глаз от того места на пальце, где еще недавно был ноготь. Танечка звонила в больницу, вызывала врачей. У меня беззвучно текли слезы.
— Коруша, не расстраивайся. Мне совсем не больно. Не ожившие еще ткани были безболезненны.
Приехали врачи, вставать нельзя, ходить нельзя, ванну принимать нельзя, мочить ногу нельзя. Уложили Дау на спину, ногу положили на подушку под стеклянный колпак и стали облучать кварцем. Наступили мрачные дни и ночи. Но обмороженное место не заживало, не подсыхало. Ведь конец пальца еще не ожил. Врачи стали бояться гангрены. Собрали консилиум дома. Решили срочно удалить палец, боясь, как бы не пришлось потерять ногу. Операцию назначили на понедельник. Мне предложили: "Конкордия Терентьевна, давайте мы сегодня положим его в больницу. Вы немного отдохнете".
— Ну нет. Мне не до отдыха. Зачем он лишнее время будет лежать в вашей больнице. Сегодня суббота, оставим все до понедельника?
В понедельник Танечка пришла очень рано. Я ее позвала скорей наверх.
— Танечка, мне кажется, начало подсыхать. Вот посмотрите свежими глазами. Таня подтвердила. И краснота вокруг уменьшилась. Сообщили в больницу. Приехали хирурги, установили начало заживления, операцию отменили.
А в марте от вынужденного лежания, около двух месяцев на спине, взбунтовались легкие. О, это было очень страшно! Он задыхался, хрипел, на глазах умирал. И так сразу, вдруг, внезапно побелел и стал задыхаться. Я растерялась, бегала по квартире, кричала, рвала на себе одежду. А Танечка вызвала скорую помощь. Больница Академии наук рядом, приехали быстро. Привезли кислород. Спасли. Когда хрипы умолкли, со страхом поднялась я наверх. Он лежал бледный, без кровинки в лице, но уже нормально дышал. Опять, уже второй раз, у нас дома собрали консилиум. Опять Гращенков стал распинаться, как они еще раз спасли жизнь Ландау. Мне хотелось им крикнуть: "Уже весна, зачем раньше времени выбросили его из больницы?". Но, конечно, смолчала, ведь "что прошло, о том не говорят". Так мне сказал мой двухлетний Гарик. Гращенков униженно лебезил. Лежащего не бьют, подумала я. Надо мириться с обстоятельствами.