Академия под ударом
Шрифт:
— Она поправится. Даже не сомневайся.
И Оберон ей верил. Ему хотелось думать, что он вернется в свои комнаты после разговора с Акимой, а Элиза уже придет в себя, бледное неживое лицо наполнится румянцем, и все звериное, что принесла ночь осеннего полнолуния, покинет ее и со временем сотрется из памяти.
— Заяц это пустяк, — отмахнулся Акима. — Миледи Элиза не совершила ничего противозаконного, теперь в ней снова нить, которая удерживает оборотничество, так что ни ее, ни вас не в чем обвинить. Никто здесь вас не упрекнет. А за стенами академии, увы, найдется
Оберон угрюмо признал, что Акима прав — стоило только вспомнить его «дружбу» с чиновниками из министерства магии. Но получится ли утаить в мешке это шило?
Кто-то из студентов или преподавателей обязательно проболтается. И господа вроде Лаваля и Азуле сразу же станут спрашивать, а имеет ли право Оберон занимать пост декана, если приблизил к себе девушку-оборотня. Он ведь должен сражаться с ними, разве нет? А что, если она уже успела убить кого-нибудь, а он теперь ее прикрывает?
— Вам ведь нужен именно я на посту декана? — спросил Оберон. Акима кивнул.
— Разумеется. Знакомый бес лучше незнакомого, а нам нового беса могут назначить со стороны. Понимаете, в чем дело, — Акима снова сделал глоток и отставил чашку. — Я потратил очень много времени и сил на то, чтобы создать именно такую академию. С именно такими деканами и преподавателями, опытными, знающими свое дело. И мне сейчас не нужны здесь никакие министерские сморчки.
«Конечно, — подумал Оберон, — потому что со сморчками придется делиться алмазами. А ты уже поговорил с нужными людьми, выяснил финансовые перспективы и возможности сбыта, так что тебе лучше обойтись без посторонних».
Оберон перевел взгляд за окно — дождь усилилась, темная осень царила и правила безоглядно. Он с тоской подумал, что ему всегда нравилась его работа деканом — нравились лекции, студенты, практические, даже хлопоты с бумагами и расписанием. Оберон чувствовал себя в прямом смысле слова на своем месте — и мог все это потерять.
Он поморщился, сжал переносицу. В конце концов, сколько можно бегать по болотам? Он заработал столько, что за несколько жизней не потратить. Если что, он напишет прошение об отставке, и они с Элизой уедут куда-нибудь на юг, на Малагарское побережье… Почему бы нет?
— Мысли путаются, честно говоря, — признался Оберон. — Хорошо, господин ректор, я вас понял. Мы живем дальше так, словно ничего не произошло.
— Совершенно верно! — радостно произнес Акима. В академии есть студенты, чьи близкие погибли в клыках оборотней — и его совершенно не беспокоило, что они будут делать и какими глазами смотреть на декана с невестой, которая перекидывается в лисицу. — А этические проблемы… что ж, они есть всегда, в любой работе. Пусть ваши ребята учатся решать их на чужом
Да, Акиму волновало только то, что из-за щекотливой ситуации он может лишиться своего декана. Оберон понимал, что с точки зрения управленца это правильно. Веди себя хорошо, будь умницей и тебя не бросят.
Пока это его устраивало. Вполне.
— Есть, конечно, и простой вариант, — предложил Акима. — Расстаться с миледи Элизой. Свою часть наших алмазов она получит, этого ей вполне хватит для достойной жизни.
Оберон демонстративно почесал в ухе.
— Я правда услышал именно то, что услышал? — поинтересовался тем холодным тоном, после которого все понимали, что с ним лучше не спорить и глупостей не говорить.
Акима кивнул. Отпираться и уверять, что его неправильно поняли, было не в привычках господина ректора.
— Я сказал, что это простой вариант, — произнес он, — но не говорил, что он вас устроит. Не переживайте, друг мой, и живите, как жили. Надеюсь, с вашей невестой все будет в порядке.
На этом и закончили.
Оберон вернулся к себе и увидел, что Элиза дремлет, свернувшись клубочком под одеялом. По ее лицу скользили тени — воспоминания о минувшей ночи. Никогда они ее не оставят: сгладятся, стихнут, но не уйдут. Песня луны всегда будет с ней. Рядом лежал верный Пайпер, выглядел так, словно ему было стыдно.
— Ты бы ее не остановил, — сочувственно произнес Оберон, погладив квиссоле по голове. — Еще разорвала бы тебя, как того зайца.
Из-под кровати высунулся домовой — тот самый, который недавно удивился вежливости Элизы — и с самым важным видом доложил:
— Я того… шарики даю. По часам. Так велено было.
Оберон кивнул. Присев на край кровати, он задумчиво дотронулся до щеки Элизы, провел костяшкой согнутого указательного пальца. Живая, теплая — и все равно она была похожа на призрак, собственную тень. Как влажный отпечаток тумана на стекле: придет солнце, и он растает.
Он ведь мог и опоздать. С Элизой могло бы случиться что-то страшное; Оберон не хотел об этом думать и все равно думал.
— Принеси что-нибудь поесть, пожалуйста, — попросил Оберон. Домовой кивнул и, свернувшись в шар, проворно покатился к выходу. Элиза вдруг шевельнулась и, не открывая глаз, проговорила:
— Оберон…
— Я здесь, — сказал он, мягко сжал ее руку. Губы Элизы дрогнули в улыбке, словно все наконец-то стало хорошо.
— Моя мать не была оборотнем, — прошептала она. — Ее сделали оборотнем…
— Что значит «сделали»? — спросил Оберон. Весь его опыт говорил: оборотничество — это врожденное свойство. Если твой дед был оборотнем, ты тоже можешь им стать. Успей вшить нитку и избежишь многих бед — конечно, если у тебя будут деньги на серебро.
Но чтобы из обычного человека сделали оборотня? Оберон никогда о таком не слышал — и почему-то был уверен, что Элиза говорит правду.
Элиза не откликнулась. Ресницы дрогнули, дыхание стало ровнее, а сон глубже.
В комнату вкатился домовой с подносом, но Оберону расхотелось есть. Он поднялся с кровати и негромко сказал: