Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени
Шрифт:
Имеющиеся свидетельства об уровне образования в Московии до второй половины XVII века не подтверждают «розовой» картины. Судя по всему, в стране совершенно отсутствовала какая-либо формальная сеть начальных, не говоря уже о средних и высших, учебных заведений. Существовавшее в России обучение имело преимущественно функциональную и практическую направленность и в целом не способствовало обретению гуманитарных знаний. Обучение проходило в церквях и монастырях под руководством отдельных церковнослужителей, посредством «букварной системы», как ее называют историки. Этот метод, в разных вариантах применявшийся по всей Европе, заключался в том, что сперва ученики заучивали буквы и их произношение при помощи букваря или азбуки, затем переходили к изучению часослова (часовника), а заканчивали Псалтырью. Ученики много раз читали эти учебники и в итоге заучивали их наизусть. Такое обучение имело своей целью в первую очередь навыки чтения, а не письма и редко выходило за рамки богослужебных текстов 263 . Русская литература допетровской эпохи носила преимущественно религиозный характер, представляя собой главным образом богослужебные тексты или различные сочинения, служившие насаждению благочестия. Более того, значительную часть этой литературы составляли переводные труды отцов церкви. За исключением летописей и немногочисленных сказок, в России совершенно отсутствовала светская литература, и лишь в XVII веке в стране начали появляться первые учебники по грамматике и риторике, а также переводные географические и исторические сочинения, которые, впрочем, едва ли сколько-нибудь подорвали господство религиозной литературы 264 . До второй половины XVII века в России в целом отсутствовали «свободные искусства», как их называли в Западной Европе. Например, в Московии почти не знали Аристотеля, этого предтечу всех наук на Западе 265 . Книжники Киевской Руси и Московского государства в целом игнорировали византийскую светскую литературу или даже избегали ее и в итоге имели в лучшем случае очень ограниченные и фрагментарные представления об античных знаниях. Их отношение к классикам определялось церковной литературой. Будучи по большей части людьми церковными, они следовали букве учения отцов церкви, отвергавших греческую философию и внешние знания; эта установка отражалась и в очень ограниченном использовании античных тем в художественном творчестве, а также в слабом знакомстве с греческим языком 266 . Иностранцы в своих описаниях Московии неизменно указывали на очень низкий уровень образованности ее жителей, даже если принять в расчет предрассудки и неверные представления этих авторов относительно сущности русского образования 267 . Факты как будто бы подтверждают их свидетельства, по крайней мере в том, что касается формального, то есть институционализированного, обучения. В середине XVI века Стоглавый собор высказался за основание школ женатыми лицами духовного звания в различных русских городах, но это решение, хотя и отражавшее признание значимости образования со стороны государства, судя по всему, не выполнялось на практике 268 . С какой стороны ни взглянуть, ни Киевская Русь, ни Московское государство почти не демонстрируют каких-либо следов формального образования и тем более обширных познаний в сфере свободных искусств вплоть до второй половины XVII века 269 .
263
Иногда учащиеся переходили к изучению Евангелий и Деяний апостолов. См.: Bragone M. C. Alfavitar radi ucenija malych detej: Un abbecedario nella Russia del Seicento. Florence: Firenze Univ. Press, 2008;
264
Bushkovitch P. Religion and Society. P. 4.
265
Ryan W. F. Aristotle and Pseudo-Aristotle in Kievan and Muscovite Russia // Pseudo-Aristotle in the Middle Ages: The Theology and Other Texts / Ed. J. Kraye, W. F. Ryan, C. B. Schmitt. Vol. 9. London: Warburg Institute, University of London, 1986. P. 97–109; Sevcenko I. Remarks on the Diffusion of Byzantine Scientific and Pseudo-Scientific Literature among the Orthodox Slavs // The Slavonic and East European Review. 1981. Vol. 59. № 3. P. 321–345.
266
См.: Sermons and Rhetoric of Kievan Rus’ / Transl., introduction by S. Franklin. Cambridge, MA: Ukranian Research Institute, 1991. P. lx–lxi; Franklin S. The Empire of the Rhomaioi as Viewed from Kievan Russia: Aspects of Byzantino-Russian Cultural Relations // Byzantion. 1983. Vol. 53. P. 507–537; Idem. Writing, Society, and Culture in Early Rus, c. 950–1300. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002. P. 101–106, особ. p. 102; Idem. Greek in Kievan Rus’ // Dumbarton Oaks Papers. 1992. Vol. 46. P. 69–81; Franklin S., Mavroudi M. Graeco-Slavic and Graeco-Arabic Translation Movements and Their Cultural Implications: Problems and Possibilities of Comparison // Byzantino-Slavica. 2007. Vol. 65. P. 51–67; Дмитриев М. В. Об отношении к «грамматике, риторике и силлогизмам» в православной культуре Восточной Европы на рубеже XVII и XVIII веков // Религиозное образование в России и Европе в XVII веке: Сб. ст. по материалам международной научной конференции, Санкт-Петербург, 28–29 мая 2010 года / Ред. Е. Токарева, М. Инглот. СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии (РХГА), 2011. С. 12–27; отдельные очерки, опубликованные в книге: Thomson F. J. The Reception of Byzantine Culture in Mediaeval Russia. Aldershot, UK: Ashgate, 1999; Hannick C. La reception de la culture antique dans les oeuvres de Maxime le Grec // Studi Slavistici. 2010. Vol. 7. P. 339–448; а также: Буланин Д. М. Переводы и послания Максима Грека; Он же. Античные традиции в древнерусской литературе XI–XVI вв. Мюнхен: Otto Sagner Verlag, 1991. С. 17–22, 77–83. В этой последней работе Буланин подчеркивает, что в XVII веке восприятие античной культуры в России претерпело качественные изменения благодаря влиянию барочной культуры. И. Л. Бусева-Давыдова полагает, что в XVII веке происходило «воцерковление» Античности посредством обращения педагогической и пророческой литературы, а отчасти и художественного творчества к античной тематике. Она также указывает, что в художественном творчестве благодаря западным влияниям получил новое воплощение ряд античных образов (кентавры, сирены). Бусева-Давыдова И. Л. Культура и искусство. С. 124–132. Как бы то ни было, греческим языком владели лишь немногие, причем в основном те, кто был связан с приказами, и по-прежнему в весьма недостаточной степени. См.: Strakhov O. B. Byzantine Culture. P. 28–29, где приводится ряд имен из числа русских, отправленных в Константинополь учиться греческому в 1550–1650 годах. Страхов справедливо указывает, что обучение греческому в этих случаях производилось скорее в утилитарных целях, то есть в интересах государственной службы. Кроме того, она допускает, что начинания Максима Грека, вероятно, затрагивали лишь очень узкий круг близких ему людей и вскоре прекратились из-за того, что он был подвергнут заключению. Я бы добавил к этому, что до прибытия украинских и белорусских монахов в середине XVII века также и латынь в России знали главным образом лишь в приказах. См. также: Okenfuss M. The Rise and Fall of Latin Humanism in Early Modern Russia: Pagan Authors, Ukrainians, and the Resiliency of Muscovy. Leiden: Brill, 1995. P. 21–37. Главный тезис М. Окенфусса состоит в том, что неприязнь россиян к латинскому гуманизму сохранялась до конца XVIII века.
267
См., например: Миркович Г. О школах и просвещении. С. 3–4; Black J. L. Citizens for the Fatherland: Education, Educators, and Pedagogical Ideals in Eighteenth-Century Russia. Boulder, CO: East European Quaterly, 1979. P. 27–28 (здесь содержатся ссылки на рассказы иностранцев). Об интерпретативной схеме, которой следовали эти описания, см. в: Poe M. T. «A People Born to Slavery»: Russia in Early Modern European Ethnography, 1476–1748. Ithaca, NY: Cornell Univ. Press, 2000.
268
Kollmann J. E. The Stoglav Council and the Parish Priests // Russian History/Histoire Russe. 1980. Vol. 7. № 1–2. P. 67–68; Kosheleva O. To Discipline Those Who Teach: The Penetration of Petrine Educational Reforms to Russian Educational Practice // Everyday Life in Russian History: Quotidian Studies in Honor of Daniel Kaiser / Ed. G. Marker et al. Bloomington, IN: Slavica Publishers, 2010. P. 319. О. Е. Кошелева указывает на сохранение неинституционализированных (то есть неподконтрольных государству) форм начального обучения в петровское время, даже после петровских инициатив середины 1710-х годов по созданию специализированных цифирных школ.
269
О киевском периоде см. особ.: Franklin S. Writing, Society, and Culture. P. 202–206. Ричард Хелли утверждает, что развитие приказной системы, начавшееся в первой половине XVII века, повлекло за собой «революцию грамотности»; см.: Hellie R. Slavery in Russia, 1450–1725. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1982. P. 240. Маркер оспаривает эту гипотезу, ссылаясь на явно неполные архивные данные, и выдвигает альтернативный тезис о «революции знаний» во второй половине столетия (Marker G. Literacy. P. 83–84, 88–89), включавшей в том числе повышенное внимание к навыкам письма. И все же он делает вывод, что по любым стандартам навыками чтения и письма обладало незначительное число россиян.
Тем не менее некоторые русские исследователи недавно вновь обратились к проблеме отсутствия формального образования, поставив вопрос о том, в какой степени существовавшие структуры (букварная система) давали адекватный ответ на потребности российского общества. Хотя во второй половине XVII века в стране не было издано ни одного учебника грамматики 270 , учебная литература (то есть буквари, часовники, псалтыри и т. д.) составляла более трети всех печатных изданий в России в первой половине XVII века и треть – во второй половине века. После 1650 года на подобную литературу приходилось более половины общего тиража и в ее состав входили канонники (содержавшие гимны Богу и святым для повседневного использования), а также часословы и псалтыри, печатавшиеся отдельно – для учебных и для богослужебных целей. Согласно одной трактовке, часослов давал определенные познания о мире природы и содержал сведения о том, как вести себя в том или ином социальном окружении 271 . Однако есть и такие историки, которые отвергают попытки доказать, что школы существовали в России и до середины XVII века, как специфическое занятие XIX века, отдающее презентизмом и позитивизмом. Они считают, что из-за отсутствия формальных учебных заведений знания передавались другими методами, такими как ученичество, и что исследователи именно на это должны обратить свое внимание. Вместо того чтобы делать упор на отсутствие формального образования, указывают далее сторонники этой точки зрения, нужно изучать разные способы передачи знаний и реальное содержание обучения и ученичества, осуществлявшихся альтернативными методами 272 . Некоторые авторы, следующие этому подходу, ставят в центр внимания многообразие методов, использовавшихся в России раннего Нового времени как при начальном обучении, так и в специальном профессиональном образовании (которое можно было получить в московских правительственных приказах, монастырях, школах, работавших при некоторых приходах в Москве и в провинции, а в некоторых случаях и частным образом) 273 . Работы ряда других авторов посвящены вопросу о приемлемости интеллектуализма в России раннего Нового времени, в частности в XVII веке. Так, М. С. Киселева отмечает поворот от «учения книжного» к интеллектуализму в публичных высказываниях (особенно проповедях и прочих произведениях) ряда образованных представителей духовенства, таких как Симеон Полоцкий. Этот интеллектуализм прочно коренился в барочной культуре и подчеркивал необходимость личной инициативы для того, чтобы прийти к правильному образу жизни, а впоследствии и к спасению. В этом качестве он признавал ценность светских знаний, способствующих следованию нравственным принципам в реальной жизни. В конечном счете он мостил дорогу для западноевропейской учености, которую Петр I и его сподвижники пытались насаждать в России более интенсивным, если и не всегда скоординированным образом 274 . Имеются и работы, посвященные отдельным монахам и ученым монашеским кружкам в российских монастырях и прослеживающие их работу по редактированию, исправлению и комментированию рукописей при их подготовке к печати. В некоторых случаях отдельных представителей этих кругов можно сравнить с эрудитами из церковных кругов Западной Европы. В монастырских общинах переписывались, изучались и использовались в качестве учебников сборники энциклопедических материалов, не всегда аскетические по своему содержанию; таким образом формировались интеллектуальные круги, имеющие сходство с византийской гуманистической культурой 275 .
270
Поздеева И. В. Московское книгопечатание накануне Нового времени // Московский печатный двор. Кн. 1. М.: Наука, 2007. С. 6; Она же. Между Средневековьем и Новым временем // Московский печатный двор. Кн. 1. С. 62–67; Дадыкин А. В. История изучения и публикации документов // Московский печатный двор. Кн. 1. С. 30.
271
Градобоинова Е. В. Часовник как книга для обучения вере и грамоте // Федоровские чтения. 2005: Сб. материалов научной конференции, апрель 2005 года / Ред. М. А. Ермолаева и др. М.: Наука, 2005. С. 315–327; ср.: Marker G. Primers and Literacy. P. 6–8. Об обучении царских детей см.: Богданов А. П. Учеба царских детей XVII в. и издания государевых типографий // Федоровские чтения. 2003 / Ред. А. Ю. Самарин. М.: Наука, 2004. С. 224–256; ср. критические замечания и уточнения в работе: Седов П. В. Детские годы царя Федора Алексеевича // Средневековая Русь: Сб. ст. / Ред. С. В. Лобачев, А. С. Лавров. СПб.: Изд-во Санкт-Петебургского ун-та, 1995. С. 84–89. См. также: Погосян Е., Сморжевских-Смирнова М. «Книга любви знак в честен брак»: воспитание чувств молодого царя Петра Алексеевича // Con Amore: историко-филологический сборник в честь Любови Николаевны Киселевой / Ред. Р. Г. Лейбов и др. М.: О.Г.И., 2010. С. 519–528.
272
См., например: Кошелева О. Е. Феномены школы и ученичества в православной культуре: проблема изучения московских училищ XVII в. // Религиозное образование в России и Европе в XVII веке. С. 82–94, особ. с. 91–92 (статья О. Е. Кошелевой представляет собой краткий обзор российской историографии XIX века по вопросу о существовании школ в России Средних веков и Нового времени); Kosheleva O. What Should One Teach? A New Approach to Russian Childhood Education as Reflected in Manuscripts from the Second Half of the Seventeenth Century // Word and Image in Russian History. Essays in Honor of Gary Marker / Ed. M. Di Salvo et al. Boston: Academic Studies Press, 2015. P. 269–295; Кошелева О. Е. Обучение в русской средневековой православной традиции // Одиссей: человек в истории. 2010/2011: школа и образование в Средние века и Новое время / Ред. А. О. Чубарьян. М.: Наука, 2012. С. 47–72. В последней статье Кошелева справедливо объясняет отсутствие формальных учебных заведений неприязнью средневекового русского православия к внешним знаниям. Такая неприязнь была свойственна лишь русскому православию, а не православию в целом, как свидетельствует пример Византии и поствизантийского мира.
273
Тимошина Л. А. Система образования XVII в.: источниковедческие заметки // Каптеревские чтения: Сб. ст. Вып. 9 / Ред. М. В. Бибиков. М.: Изд-во Института всеобщей истории РАН (ИВИ), 2011. С. 243–280; Brown P. B. Muscovite Arithmetic in Seventeenth-Century Russian Civilization: Is It Not Time to Discard the «Backwardness» Label? // Russian History. 2012. Vol. 39. № 4. P. 393–459. Пример частного обучения (речь идет о русском учителе из Пскова, дававшем уроки английскому купцу в 1680-х годов) см. в: Стефанович П. С., Морозов Б. Н. Роман Вилимович в гостях у Петра Игнатьевича: псковский архив английского купца 1680-х годов. М.: Индрик, 2009.
274
Киселева М. С. Интеллектуалы в православных монастырях конца XVI–XVII вв. // Философский журнал. 2011. № 2 (7). С. 124–136; Киселева М. С. Интеллектуальный выбор России; также: Киселева М. С., Чумакова Т. В. Вхождение России.
275
Сапожникова О. С. Русский книжник XVII века Сергий Шелонин: редакторская деятельность. М.: Альянс-Архео, 2010; см. также: Romanchuk R. Byzantine Hermeneutics and Pedagogy in the Russian North: Monks and Masters at the Kirillo-Belozerskii Monastery, 1397–1501. Toronto: Univ. of Toronto Press, 2007.
Все эти подходы открыли новые направления при изучении такой темы, как методы передачи знаний в России Средних веков и раннего Нового времени. Однако ни один из этих подходов не отрицает того факта, что Россия запоздала с созданием формальных учебных заведений. В новых работах, посвященных истории русских университетов эпохи Нового времени, разбирается вопрос о проникновении представлений об институциональном и высшем образовании в Восточную Европу и Россию. Авторы этих работ делают упор на «трансфер» западных практик в Россию начиная с конца XVI века и их «адаптацию» (вокруг двух этих ключевых концепций выстраивается соответствующая историография), а также рассматривают предысторию высшего образования до начала Нового времени. В частности, в некоторых работах
276
См.: Андреев А. Ю. Начало университетского образования в России: точки зрения российской и зарубежной историографии // Отечественная история. 2008. № 4. С. 157–169; Университет в Российской империи XVIII – первой половины XIX века / Ред. А. Ю. Андреев, С. И. Посохов. М.: РОССПЭН, 2012. С. 81–122; Андреев А. Ю. Российские университеты. С. 95–172. См. также: Посохова Л. Ю. Трансформация образовательной традиции в Восточной Европе XVII–XVIII вв. // «Быть русским по духу и европейцем по образованию»: университеты Российской империи в образовательном пространстве Центральной и Восточной Европы XVIII – начала XX в. / Ред. А. Ю. Андреев. М.: РОССПЭН, 2009. С. 32–51.
После Смутного времени (1598–1613) русское правительство столкнулось с необходимостью реорганизовать административные органы государства и его армию. К концу 1650-х годов приказная система расширилась и подверглась еще большей централизации 277 . Если, реформируя армию, государство могло положиться на наемных иностранных специалистов 278 , то для исполнения повседневных функций ему требовались администраторы с необходимыми навыками и знанием, хотя бы ограниченным, иностранных языков для осуществления заграничных миссий. Подобного рода задачи приходилось решать и церкви. Во-первых, она скверно управлялась: прежде всего из-за больших размеров епархий, но также в силу слабого патриаршего контроля над иерархами, в основном независимыми от него. Что более важно, защита догматов православия, поддержание единообразия богослужебной теории и практики, а также руководство духовной жизнью населения требовали согласованных действий со стороны образованного духовенства. Одновременно церкви приходилось отстаивать свою независимость от царского правительства, все чаще вмешивавшегося в ее дела. Неудачная попытка решить эти проблемы, предпринятая патриархом Никоном (1652–1666), и церковный раскол продемонстрировали неспособность церкви противостоять поползновениям царского правительства, а также ее неумение утвердить свой единоличный авторитет в том, что касается богослужебных практик и насаждения истинного догматического учения. Донести вероучение до простых верующих можно было лишь в том случае, если бы оно было понятно самому духовенству. Факты же свидетельствуют о том, что это умение было слабо распространено даже среди высоких прелатов и еще меньше – среди простых священников. Нехватка образованного духовенства влекла за собой неспособность внушить пастве догматы православия. Современники – как русские, так и иностранцы – связывали непримиримость старообрядцев именно с этой необразованностью 279 . Ущербность иерархической структуры церкви и потребность в понимании веры, основанном на учености, были слишком очевидны, чтобы их игнорировать.
277
См.: Леонтьев А. К. Образование приказной системы управления в Русском государстве. М.: Изд-во Московского университета, 1961. С. 21–73; Brown P. B. Early Modern Bureaucracy: The Evolution of the Chancellery System from Ivan III to Peter the Great, 1478–1717: PhD diss. University of Chicago, 1978; Plavsic B. Seventeenth-Century Chanceries and Their Staffs // Russian Officialdom: The Bureaucratization of Russian Society from the Seventeenth to the Twentieth Century / Ed. W. McKenzie Pintner, D. K. Rowney. Chapel Hill: Univ. of South Carolina Press, 1980. P. 19–45; Демидова Н. Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. M.: Наука, 1987.
278
Keep J. L.H. Soldiers of the Tsar: Army and Society in Russia, 1462–1874. NY: Oxford Univ. Press, 1985. Ch. 4; Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscovy. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1971.
279
Литература о Никоне и о церковном расколе чрезвычайно обширна. В качестве отправной точки см.: Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон; Макарий [Булгаков]. История русской церкви, особ. т. 12; Michels G. B. At War with the Church: Religious Dissent in Seventeenth-Century Russia. Stanford, CA: Stanford Univ. Press, 1999; Bushkovitch P. Religion and Society. Ch. 3; Potter C. The Russian Church, особ. vol. 1; Лобачев С. В. Патриарх Никон. СПб.: Искусство-СПб., 2003.
В XVII веке происходили изменения и в международном положении Московского государства. Рост внутренних конфликтов в Речи Посполитой и одновременное возвышение России как периферийной державы в Восточной Европе дополнялись ее все более активным взаимодействием с Западом 280 и с Балканами 281 . В Москву начали стекаться иностранцы, предлагавшие свои навыки и услуги. Усилились контакты России с единоверцами на православном Востоке и в Речи Посполитой. Следствием всего этого стали новые влияния, преимущественно западные по своей природе (даже если они исходили с православного Востока), начавшие воздействовать на элиту – придворных и царя, и патриарха.
280
Baron S. H. The Origins of 17th– Century Moscow’s Nemeckaja Sloboda // California Slavic Studies. 1970. Vol. 5. P. 1–18; Орленко С. П. Выходцы из Западной Европы в России XVII века. М.: Древлехранилище, 2004.
281
Каптерев Н. Ф. Характер отношений; Kraft E. Moskaus griechisches Jahrhundert.
При этом западные культурные течения проникали в Московию не только вместе с прелатами с православного Востока. Соседствующие с Московским царством территории Украины и Белоруссии, входившие в состав Речи Посполитой, ощущали на себе влияние западной ренессансной и постренессансной культуры уже в конце XVI века. После заключения Брестской унии (1596 год) православные иерархи Речи Посполитой признали превосходство папы. Однако основная масса верующих сохраняла приверженность православию. Для периода с 1590-х по 1630-е годы были характерны полемика и гонения. Перед лицом посягательств со стороны католицизма и протестантизма православное духовенство Речи Посполитой при поддержке православных братств, казачьей верхушки и городской элиты основывало школы по образцу иезуитских коллегий с барочной учебной программой в православном обличье 282 . Главным примером подобных начинаний служит Киево-Могилянская академия, основанная Петром Могилой в 1632 году. В киевской школе, моделью для которой послужили иезуитские коллегии того времени, велось обучение грамматике, поэтике и риторике, а ближе к концу столетия – и аристотелевской философии 283 . Еще до Переяславского договора (1654 год), по которому Левобережная Украина (Гетманщина) переходила под власть Москвы, некоторые украинские и белорусские выпускники рутенских школ проникали в Россию в поисках работы и возможности печататься. Этот поток вырос после включения Гетманщины в русское государство. Русские явно нуждались в их языковых навыках и познаниях, так как и царь Алексей Михайлович, и патриарх Никон тепло принимали их и оказывали им покровительство 284 .
282
Грушевський М. С. Iсторiя України – Руси. Т. 6. Нью-Йорк: Книгоспiлка, 1955. С. 444–564. Т. 7. Нью-Йорк: Книгоспiлка, 1956. С. 402–425; Sysyn F. Between Poland and the Ukraine: The Dilemma of Adam Kysil, 1600–1653. Cambridge, MA: Harvard Ukrainian Research Institute, 1985; Frick D. A. Meletij Smotric’kyj. Cambridge, MA: Harvard Ukrainian Research Institute, 1995; Ісаєвич Я. Д. Братства та їх роль в розвитку української культури XVI–XVIII ст. Київ: Наукова думка, 1966 (пересмотренное и дополненное англ. издание: Isaievych I. D. Voluntary Brotherhood: Confraternities of Laymen in Early Modern Ukraine. Edmonton: Canadian Institute of Ukrainian Studies Press, 2006. P. 141–189); см. также: Isaievych I. D. Greek Culture in the Ukraine: 1550–1650 // Modern Greek Studies Yearbook. 1990. Vol. 6. P. 97–122; Шустова Ю. Е. Школа Львовского Успенского ставропигийского братства в конце XVI – начале XVII вв.: взаимодействие греко-славянских культурных традиций // Россия и христианский Восток. Вып. 2–3. С. 163–185; Она же. Документы Львовского Успенского ставропигийского братства (1586–1788): источниковедческое исследование. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2009; Харлампович К. В. Западнорусские православные школы XVI и начала XVII века. Казань, 1898; Медынский Е. Н. Братские школы Украины и Белоруссии в XVI–XVII вв. и их роль в воссоединении Украины с Россией. М.: Изд-во Академии педагогических наук РСФСР, 1954; Medlin W. K., Patrinelis Ch. G. Renaissance Influences. P. 73–149.
283
Грушевський М. С. Iсторiя. Т. 8. Ч. 2. Нью-Йорк: Книгоспiлка, 1956. С. 83–101; Голубев С. Т. Киевский Митрополит Петр Могила и его сподвижники: В 2 т. Киев, 1883–1898; Sevcenko I. The Many Worlds of Peter Mohyla // Harvard Ukrainian Studies. 1984. Vol. 8. № 2–3. P. 9–44, а также другие статьи из этого выпуска; Sydorenko A. The Kievan Academy.
284
О правлении Алексея Михайловича см.: Longworth P. Alexis Tsar of All the Russias. NY: E. Watts, 1984.
Повышенная озабоченность вопросами грамотности духовенства и особенно исправления богослужебных книг в период после Смутного времени давно находится в поле зрения историков 285 . Нуждаясь в опытных знатоках филологии, сведущих в языках, церковь и правящие круги Московского государства искали таких людей в восточных православных патриархатах и на Украине. Этот поиск приобрел большой размах уже в 1650-х годах, когда патриарх Никон предпринял масштабный пересмотр богослужебных книг и реформу обряда. Именно в тот момент школы и образование стали решением, адекватным потребностям церкви и государства. Представители греческого духовенства снова и снова советовали московским властям создавать школы, где юные русские могли бы обучаться своему языку, а также греческому и латыни. Лишь таким образом русская церковь могла обеспечить сохранение чистоты веры и сделать свое учение понятным для среднего верующего 286 . Таким образом, образование позволяло преодолеть слепую приверженность обряду и вело к пониманию стоящего за ним смысла. В то же время учебные заведения могли удовлетворить потребность государства в опытных чиновниках и укрепить связи Московии с Западом и с православным миром, тем самым повысив ее международный статус.
285
О попытках поднять общий уровень приходского духовенства см.: Coulter D. Church Reform and the White Clergy in Seventeenth-Century Russia // Modernizing Muscovy: Reform and Social Change in Seventeenth-Century Russia / Ed. J. Kotilaine, M. T. Poe. L.: Routledge Curzon, 2004. P. 291–316.
286
О советах греков русским см.: Флоря Б. Н. Вопрос о создании греческого училища и греческой типографии в Москве в 30–40-х годах XVII в. // Греческая культура в России XVII–XX вв. / Ред. Г. Л. Арш. М., 1999. С. 12–20; см. также: Фонкич Б. Л. Греко-славянские школы, особ. с. 16–27; Ченцова В. Г. Челобитная палеопатрского митрополита Феофана об организации греческого книгопечатания и греческой школы в Москве // Palaeoslavica. 2006. № 14. С. 77–151; Она же. Челобитная палеопатрского митрополита Феофана об организации греческого книгопечатания и греческой школы в Москве: несколько наблюдений и замечаний к дискуссии // Третьи чтения памяти профессора Николая Федоровича Каптерева, Москва, 26–27 октября 2005 года: Материалы / Ред. Б. Л. Фонкич. М.: Изд-во Института всеобщей истории РАН (ИВИ), 2005. С. 60–78 (Ченцова справедливо указывает на необходимость раскрывать широкий дипломатический, политический и конфессионально-полемический контекст при изучении таких просьб со стороны греков); ср.: Фонкич Б. Л. О современных методах исследования. С. 35–42. См. также: Лаврентьев А. В. Патриаршая грамота на открытие «гимнасиона» в Москве, 1668 г. // Он же. Люди и вещи: памятники русской истории и культуры XVI–XVIII вв., их создатели и владельцы. М.: Археографический центр, 1997. С. 111–128.
Подобные советы нашли наиболее полное выражение в полемических сочинениях и речах зарубежных православных лиц духовного звания, принимавших участие в церковных соборах 1666–1667 годов. На соборах, созывавшихся царем Алексеем Михайловичем, чтобы решить участь патриарха Никона, присутствовали александрийский патриарх Паисий и антиохийский патриарх Макарий 287 . Однако самым активным их участником был Паисий Лигарид (1609–1678). Этот уроженец Хиоса, острова в Эгейском море, учился на Западе, где он, по-видимому, перешел в католицизм. Вернувшись на Восток, он вновь обратился в православие и стал митрополитом города Газы в Палестине. Прибыв в Россию в 1662 году, он начал оказывать большое влияние на царя Алексея Михайловича, играя роль советника на протяжении всех разбирательств с Никоном 288 . Критикуя челобитную попа Никиты (одного из главных старообрядцев), Лигарид заклинал царя противодействовать расколу – основывая школы и библиотеки:
287
Об этих соборах см.: Bushkovitch P. Religion and Society. P. 67–69; Potter C. J. The Russian Church. Vol. 1. P. 206–233; прежняя точка зрения представлена в работе: Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон.
288
О жизни Лигарида и его деятельности в России см.: Papadopoulos C. A. Hoi patriarchai. P. 88–143; Hionides H. Paisius Ligarides. NY: Twayne Publishers, 1972.
Исках и аз корене духовнаго сего недуга… обретох из двою… истекшее, си есть от лишения и неимения народных училищ, такожде от скудости и недостаточества святыя книгохранилницы 289 .
Далее Лигарид призывает основывать школы во всех приходах и монастырях и финансировать их за счет денег монастырей и епархий. Предполагалось, что ученики этих школ будут изучать три языка: греческий – язык Святого Писания, латынь – язык, который «ныне царствует во училищах, в книгах, в княжих домах, и аки обычный [то есть родной] непщуется [почитается] и глаголет же ся [то есть на нем] едва не от всех родов», и славянский, так как на нем говорят славяне 290 . Пересказывая сюжет об Алкивиаде, афинском полководце V века до н. э., который на вопрос о том, что такое счастье, ответил: «первое есть злато, вторая злато, третия злато», Лигарид восклицает:
289
Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые редакцией «Братского слова» / Ред. Н. Субботин: В 9 т. М., 1874–1894. Зд.: т. 9. Полемические против раскола сочинения православных. Ч. 1. Опровержение челобитной попа Никиты [соч.] Паисия Лигарида. М., 1895. С. 233.
290
Материалы для истории раскола. Т. 9. С. 236–246 (цит.: с. 239).
Аз же, вопрошен о сане церковном и гражданском, кии бы были столпы и завесы обою, рекл бых: первие УЧИЛИЩА, второе УЧИЛИЩА, третие УЧИЛИЩА пренужна быти 291 .
На призыв Лигарида откликнулись александрийский и антиохийский патриархи. В своих увещеваниях, обращенных к царю (скорее всего, составленных тем же Лигаридом), патриархи советовали ему серьезно отнестись к вопросу об училищах, «тако греческая, и иная», подыскать для них и учителей, и учеников и не пожалеть на них денег. Просвещение пошло бы на благо и русской церкви, и государству, так как стало бы для них подмогой в борьбе с расколом и ересями и превратило бы Россию в центр образования на православном Востоке. Ведь греки, добавляли патриархи, после падения Константинополя лишились возможности иметь собственные школы и по этой причине вынуждены отправляться на учебу в прочие страны Запада, что обходится им очень дорого и несет в себе большую угрозу православию. Греческая молодежь могла бы стекаться в Россию в поисках знаний, будь у нее такая возможность 292 . Подразумевалось, что Россия могла бы стать центром православного Востока и это укрепило бы ее международные позиции.
291
Там же. С. 234.
292
Там же. С. 280–284.