Акак
Шрифт:
Помню, как машину забирали… Я ж уже год без машины. По глупости, конечно, что рассказывать… Откупиться хотел – время дрянное сейчас, сложно. Забрали на штрафстоянку. А я в тот день уже готов был радоваться жизни – думал, вот я нарадуюсь! Нет. Пришлось ехать за машиной к черту на рога куда-то… как уж тут радоваться. Машину-то вернули… Но приговор – два года трамваев, автобусов… Общественного транспорта, короче. Как в сизо, годик я уже «оттарабанил». Отъездил по проездному. А разве можно ездить на трамвае и радоваться жизни? Вот вернут мне права, и тогда…
Сыра надо купить. Не могу, не могу просто
Вот вроде все и рассказал, не знаю, что еще… Ничего не происходит. Нет событий-то! Будут события – буду радоваться. Первым буду радоваться, говорю вам! А так… даже не красят в новый цвет заборы, клумбы: раньше экспериментировали каждый год с расцветкой, а теперь все одно – зеленый, желтый… Кризис! Кризис в головах… Район как яичница с луком, и жизнь такая же. Заборы красят, а дерьмо не убирают… Эх!
Да, раз уж к слову… Вот говорят – в дерьмо если наступишь утром, день предстоит хороший. Хороший – значит, радостный. Но я, если честно, придерживаюсь такого мнения: радоваться жизни можно и без этого. Я не хочу радикальных способов. Кто-то вообще вон прыгает куда-то, летает, чтобы выжать из жизни радость, как из лимона, ей—богу, а жизнь-то сочится радостью: просто подставь под нужным углом нож, и радость сама стечет… Вот только знать бы угол – знал бы, давно бы радовался!
Вообще же, говоря начистоту, я мог быть заметным человеком. Я даже мог получить грант. Заметным – вот что значит быть счастливым. Но грант мне не дали, нашлись ребята и поумней, и повеселее, и посовременнее. Вот дали бы мне грант – и можно было б радоваться жизни. А так – работай впустую, пей в пятницу пиво, и никто тебя не заметит. А зачем работать, если не заметят? Зачем работать, если не дадут грант? Не дадут… радоваться этой… жизни.
Но чего говорить, что там! Вот только этой зимой! Этой зимой я еще думал по—другому. Зимой совсем прижало – снег, тоска кругом… бескрайняя. И казалось: вот только весна наступит, сирень зацветет, и я начну, наконец, радоваться жизни! А сейчас уже и весна прошла, и вроде бы лето в самом разгаре… И вот я сижу на автобусной остановке. Проезжают автобусы, но я не захожу в них – мне никуда не надо. Я пошел гулять и забыл зонтик. И теперь вот нашел укрытие под навесом остановки. Но солнце уже вышло, и последние капли стекают, как из выкрученной чьими-то сильными руками тряпки, на проезжую часть… Сейчас, сейчас только дождь кончится, и я смогу наконец радоваться жизни!
Уж я-то сумею!
Надеялся, что заметят
Бывало и совсем отчаяние. Бывало недоумение. А случалось и совсем легкое, почти воздушное ожидание. Не надежда – уверенность, что иначе и быть-то не может. Иначе неправильно.
С нее и начиналось все когда-то.
Когда я шел на замызганный старый склад на окраине города вдоль разрушенных
– Выпиваешь? – спрашивали меня.
– Да нет, не особо, – неуверенно отвечал я. Будто бы это главное!
Я не сомневался тогда, что все будет иначе. Не сомневался, что меня увидят. Что мне скажут:
– Ты посмотри на себя. Ты способен на большее. Ты можешь больше! Что ты здесь делаешь?
И я представлял, как отвечу:
– Ну, где-то же надо работать… Как-то ведь надо жить.
– Но почему ты претендуешь на такую работу? – удивленно (в моем, опять-таки, воображении) спрашивали те, из офиса. Ну, или другие.
– Так у меня нет опыта… Нет связей. А без этого куда?
– Доделай здесь все и сворачивайся. Тебя ждут другие дела, будешь помощником гендиректора с завтрашнего дня.
Я бы закончил, смущенный, но радостный, свой последний рабочий день.
– Ну посмотри на себя, – сказал бы мне в том же офисе – красивом, просторном, светлом – большой и улыбчивый босс. – Ну какой ты разнорабочий? Какой ты сборщик? Побойся Бога!
– А кто я? Кто я? – спрашивал бы я, открытый миру, людям.
– Ты не знаешь? – луч света, блеснувший в окне, заставил бы меня зажмуриться.
– Я люблю рисовать, – начал бы я неуверенно. – Говорят, получается. Но развивать надо. На гитаре умею играть. Ну, немного. Стихи! – тут мой голос дрогнул бы. – Я еще сочиняю стихи. Только, знаете… – тут бы совсем замялся. – Времени нет. Понимаете, нет ни на что времени. Потому что нужно работать сборщиком. Разнорабочим. С девяти до двадцати трех.
На этом моменте в разговор вступила бы женщина, одетая в черный деловой костюм, в очках, с волосами, собранными в пучок. Я видел ее на складе, она проверяла, не прячется ли кто из парней по углам, не убивает ли время впустую, пока одну машину разгрузили, а следующая вроде не пришла.
– А тебе мама в детстве не говорила, – спросила бы она строго, но доброжелательно, прикрыв жалюзи. И в офисе бы стало так темно, как только и нужно для разговора о самом важном. – Что в жизни есть всего лишь две профессии: рабочий и начальник? Играть на гитаре, чего-то там рисовать, – она произнесла бы эти слова будто выплевывая, стремясь скорее избавиться от них, как от остатков пищи между зубов. – Писать стихи… – последнее было бы ей отвратительнее всего. – Это все не работы? Так не живут люди…
Она подошла бы ко мне вплотную и усмехнулась, глядя в лицо.
– Это все блаж-ж-жь. Этого нет.
– Но как же? – спросил бы я. – Люди живут…
– Это другие люди, – оборвал бы меня босс. – Другим можно. Но тебе – нельзя.
– Давай не заострять на этом внимание, – произнесла бы устало женщина.
– Эти люди нас не интересуют, – сказал бы мне босс сурово. – Но ты, я вижу, парень смышленый. Тебе рубашка и галстук пойдут куда лучше, чем эта синяя роба. Я расскажу, что делать. Я помогу. Ну, а дальше ты сам.