Акимуды
Шрифт:
Новые заповеди:
Будь событийным, подвижным, многоэтажным. Цинизм – только приправа. Все это будет создавать необходимое напряжение, конкуренцию, игру – тот телевизор, который ты, папа, любишь смотреть.
И еще:
Прелюбодействуй – ибо нет ничего слаще измены. Прекрасен муж, поощряющий разврат своей жены. Папа, вернемся к сексу, приемлемому для нас. Мы пробовали это когда-то в Индии, но там это было слишком слащаво.
Побольше брутальности.
Создай себе кумира из красоты! Мы же не зря придумали ее!
Давай разрешим
Раскрой душу навстречу своим желаниям. Не отказывай себе ни в чем.
Или так:
Запрет – лучший запал удовольствий. Преодолевая запрет, они становятся людьми. Мы им запрещали – жизнь пробивала запруды. Мы им все запретим. Мы их подморозим! Мы им запретим быть аморальными, чтобы они не слишком были похожи на нас.
Смейтесь. Иронизируйте. Танцуйте. Любите футбол! Ненавидьте болельщиков другой команды! Пейте пиво! Жрите шоколад! Ну, что еще? Они и так все это делают без наших подсказок.
Дорогой сын, оставайся в Москве.
– Все очень просто, – сказал начальник Генштаба. – Мы делаем заявление, что Акимуды напали на нас. Для этого мы бомбим самолетами без опознавательных знаков в течение четырех часов какой-нибудь наш приморский город.
– Какой? – спросил Главный.
Генерал на минуту задумался. Он не любил свой Генеральный штаб – ему все нужно было придумывать самому. Генеральный штаб состоял из безголовых людей, любящих крепкие спиртные напитки. Они уважали, из престижных соображений, виски, но любили по-на стояще му только водку. Они жили нескладной жизнью, с хмурыми женами, размещались в дальнем Подмосковье, мучились долгими странствиями на электричках, плохо понимали в военном деле. Начальник Генштаба знал, что война обречена на поражение, что мир быстро разгадает его стратегию, но ему было насрать на мир. Он предчувствовал, как в «Вестях» зловеще-прон ицат ельными голосами заговорят о первых сотнях жертв войны.
– Сочи, – сказал генерал, подумав.
– Сочи? – удивился Главный. – Сочи жалко.
– Жалко? Вот потому и Сочи, что жалко.
– Может быть, лучше Новороссийск? Он больше ассоциируется с Великой Отечественной. Хотя порт… Тоже жалко. Бомбите Тамбов.
Главный вспомнил, как он мальчиком однажды был в Тамбове. У него в автобусе на привокзальной площади сперли кошелек.
– Да, – холодно сказал Главный. – Тамбов.
– Тамбов нельзя, – сказал начальник Генштаба. – Получится, что мы пропустили вражеские самолеты вглубь нашей территории. Нужно что-нибудь прибрежное. Разрешите бомбить Сочи.
– Ты что, не знаешь, что у нас на Сочи есть свои виды! – вдруг накинулся на него Главный. – Ты что газет не читаешь, радио не слушаешь? Бомби Анапу.
– Анапа – мелочь, никого не проймет. Возникнут подозрения. Нужно рвануть по-крупному. Бомбить Сочи – значит бомбить против наших интересов. Значит, поверят в агрессию Акимуд.
– Ну, ладно! – обозлился Главный. – Иди бомби.
«Сегодня в семь утра по московскому
– Верните начальника Генштаба! – вдруг что-то вспомнив, негромко закричал Главный.
Вошел начальник Генштаба.
– Слушайте, – сказал Главный. – А куда мы нанесем ответный удар? Вы об этом подумали?
– Какая разница! – сказал начальник Генштаба. – Будем бомбить океан! До посинения!
– Какой океан? – спросил строго Главный.
– Мировой.
– А точнее?
– Какой хотите.
– Что значит, какой я хочу? Зачем мы будем впустую бомбить воду?
– А что еще прикажете бомбить?
– Акимуды!
Генерал со значением посмотрел на Главного, Главный – на генерала.
– Я вас понял, – сказал генерал. – Будем бомбить Акимуды!
– Они ведь недалеко от Кубы?
– В каком-то смысле, да, – заверил Главного опытный военный человек. – Не очень далеко, хотя и не слишком близко.
Вернувшись в свой кабинет, начальник Генштаба позвонил полковнику Куроедову:
– Быстро сюда!
Через двадцать минут Куроедов, как был – в тренировочном костюме, предстал перед генералом.
– Завтра война, – озабоченно сказал генерал. – Кто знает, где Акимуды?
– Зяблик, – сказал Куроедов. – Она должна знать.
– Это еще что за Зяблик? – поднял жидкие брови генерал.
– А! – небрежно сказал Кудоедов, мучаясь застарелой ревностью. – Любовница Посла Акимуд.
– Ну, так спросите ее!
– Ее спросишь! Она ушла от нас к ним.
– Ну, так арестуйте ее! Допросите! Пытайте! Чтобы к ночи я знал, где находятся Акимуды. – Генерал выпятил губы.
Куроедов поехал арестовывать Зяблика. Он нашел ее в квартире родителей, в Мытищах. Подъезд был исписан грубыми признаниями в любви. Куроедов мрачно читал надписи. Люди в масках ворвались в квартиру и вытащили Зяблика в халате, болтающую голыми ногами. Люди в масках надели на нее наручники и посадили в машину к Куроедову. Машина с мигалкой помчалась с воем во внутреннюю тюрьму.
– Ты что, окончательно охуел? – спросила его Зяблик.
– В тюрьме разберемся, – мрачно ответил Куроедов.
Всю дорогу они молчали.
Приехав в тюрьму, Куроедов отвел Зяблика в следственный кабинет, запер дверь и спросил:
– Где находятся Акимуды?
– Не знаю, – равнодушно ответила Зяблик.
– Что значит: не знаю! – возмутился Куроедов. – Неужели Посол тебе не сказал?
– Сказал.
– Ну и где?
– Не скажу!
– Слушай, не ломай из себя Зойку Космодемьянскую!
Где Акимуды? – Куроедов налился кровью.
– Зачем тебе?
– Надо!
– Зачем?
– Зяблик, я тебя убью, если ты не ответишь!
– Убивай! – сказала Зяблик.
– Ты его любишь? – подозрительно спросил Куроедов.
– Нет, – сыронизировала Зяблик.
– Ну, хорошо! – зловеще произнес Куроедов. Он позвонил по внутреннему телефону: – Пригласите Самсона-Самсона!
Через пять минут в кабинет вошел страшный человек с большим глобусом.
– До свидания, Зяблик, – сказал Куроедов. – Я умываю руки.