Аккорд

Солин

Если три последующих месяца наших отношений представить в виде райского дерева, усеянного бесчисленными соцветиями поцелуев, то дерево это определенно изнывало в ожидании опыления. Однажды в начале апреля она спросила:

"Ты сможешь быть завтра дома часов в двенадцать?"

Я подумал и ответил, что смогу.

Назавтра она появилась у нас пятнадцать минут первого и, поцеловав меня, спросила, точно ли мои родители не придут с работы раньше времени. Я подтвердил, и тогда она взяла меня за руку и с порывистой решимостью подвела к моей комнате.

"Побудь здесь пять минут, а потом заходи…" – сказала она и скрылась за дверью, унеся с собой таинственный блеск глаз. Я машинально взглянул на часы и озадаченно закружил по гостиной. Выждав семь минут, я толкнул дверь и ступил за порог.

Первое, что я увидел, была ее брошенная на диван одежда. Картина, надо признаться, сама по себе фантастическая, и все же летучее собрание кофты, блузки, юбки и чулок можно было бы объяснить необъяснимой

прихотью их хозяйки, если бы не председательство лифчика и скомканных трусов. Именно они оказались той подсказкой, что озарила мое немое изумление сумасшедшей догадкой, подтверждение которой лежало в это время в моей кровати, натянув на себя одеяло и глядя на меня потемневшими глазами. Отказываясь верить в происходящее, я обнажился до трусов и, не чуя под собой ног, подошел к кровати. Устремив на меня шалый взгляд, Натали откинула одеяло. Полнолунный блеск ее наготы ослепил меня, и я поспешил отвести глаза, унося с собой негаснущее изображение розовых сосков и черной метки подбрюшья. Оглушенный стыдом, я сел на край кровати, стянул трусы и, прикрывая руками мой непомерный, как мне казалось в тот момент, срам, залез под одеяло. Она тут же обняла меня, прижалась, и мой взведенный тугой курок коснулся ее бедер. В стыдливом порыве я отставил зад и замер, ощущая ее горячее дыхание и тесное прикосновение мягкой груди. Наши сердца бились рядом, и мое рвалось наружу. Легкими руками она принялась оглаживать меня, и я, плохо соображая, робко завозил ладонями по гладкой, тонкокожей спине. Руки сами спустились к пояснице, а оттуда – на тугие гуттаперчевые холмы. Ее бедра подались к моим, и мой подрагивающий от натуги затвор оказался зажат между нашими животами. Я впервые касался ее сокровенных мест, ранее скрытых от меня семью печатями стыдливого запрета, и мои чувства и мысли отказывались этому верить. Натали подставила мне сочную ягоду рта, я горячими губами раздавил ее, после чего принялся судорожно тискать покорное тело, чувствуя, как меня накрывает мутное, повелительное желание завладеть им сполна. Крепко обхватив меня и не отнимая губ, Натали перекатилась вместе со мной на спину. Наверное, ей тяжело, мелькнуло у меня, и я, оторвавшись, предпринял попытку опереться на локти, но она силой своих рук вернула меня и мои губы на место. Ноги ее незаметно распались, и мой истомленный затворник вдруг оказался один на один с чем-то мягким и податливым. Скорчившись и плохо представляя, что и как нужно делать, я неловкими, слепыми тычками принялся искать подсказку и не находил, отчего во мне возникло и пошло разрастаться отчаяние, и тогда Натали просунула между нами руку и, чуть выгнувшись, направила меня. От ее интимной хватки мне стало душно и стыдно, и с этим удушливым стыдом я втиснулся в горячее влажное горлышко, на несколько секунд застрял в нем, затем натужным болезненным усилием протолкнул разбухшую пробку еще на вершок, снова застрял и, чуть отступив, попробовал коротким тычком преодолеть тугое строптивое сопротивление – раз, другой, третий, и вдруг судорожно и беспорядочно задергался. Обхватив меня одной рукой за шею, Натали другой рукой оглаживала меня и приговаривала: "Ты мой любимый, мой единственный, мой ненаглядный мальчик…"

Возможно, все было именно так или приблизительно так: волнение и остановившееся на эти несколько минут время могли существенно исказить мои ощущения. Одно я помню точно: остывая в объятиях моей возлюбленной и впервые уткнувшись губами в прозрачный барельеф женской груди, я испытывал не пустоту, не животное удовлетворение, не сытость обладания и уж тем более не отвращение к поруганной самке, которое возникает у некоторых мужчин, а все то же любовное чувство, сгустившееся теперь до слезливого умиления. Какова, однако, сила любовной иллюзии, если мы, обнаружив у бездны дно, все равно полагаем ее бездонной!

4

Безумный бог сожрал светило и проглотил луну с зарей…

От робкого влечения, через неодолимое притяжение и светлое помешательство до физического слияния с другим началом – таким открылся мне любовный морок, таков был путь познания моей противоположности.

В те дни главным моим занятием, всепоглощающим и неистовым, стало ожидание очередной нашей встречи. Натали приходила возбужденная, сияющая, грешная. Не знаю, как для кого, а для меня блаженство начиналось с первым прикосновением и продолжалось в послесудорожных объятиях, в которые я заключал мою разомлевшую возлюбленную. Руки сами тянулись к рукам, губы к губам и, пожалуй, самой трудной и утомительной нашей задачей была необходимость прикидываться невинными. Узнай о нас взрослый мир, и остракизму подвергся бы не я – Натали. С несмываемой репутацией малолетней шлюхи она была бы зачислена в разряд отверженных и отдана на поругание общественному мнению.

Несмотря на свой нежный возраст, Натали знала все, что положено знать женщине. Помню, обнаружив на себе ее кровь, я был смущен и слегка напуган. Натали, однако, успокоила меня, сказав, что у девушек в первый раз так и должно быть. Объяснила, откуда берутся дети и научила, как этого избегать. Я свято следовал ее инструкциям, что,

конечно же, отражалось на качестве моей коды, зато позволяло ей чувствовать себя спокойно.

Я полюбил смотреть, как она одевается.

"Не смотри!" – говорила она, выбираясь, обнаженная, из постели, за пределами которой обитал стыд. Я закрывал глаза и, выждав несколько секунд, оборачивался в ее сторону. "Бессовестный!" – улыбалась она, не делая попыток прикрыться. Пожирая глазами ее точеную фигурку, я смотрел, как продев в распяленные отверстия ноги, она натягивала трусики, как ломая руки, застегивала лифчик и превращалась в пляжную девушку. Как по воздетым рукам и телу скользила, расправляя складки, комбинация, и полуголые ноги и голые руки торопились доиграть свои партии. Как прятались под блузку флейты рук, а под юбку – виолончель бедер. Как зачехлялись в чулки фаготы ног, и как сверкнув из-под закинутой наверх юбки, покидало сцену ее перетянутое резинкой бледно-розовое бедро. Она шла в гостиную, а я с сожалением покидал кровать и мечтал о том времени, когда мы сможем проводить в ней все дни и ночи напролет.

Мои выпускные экзамены ничуть нам не мешали. Мы освоили мою дачу и узнали о себе много нового и приятного. Например, я узнал, что одеяло лишь мешает и что целовать можно не только в губы. Относя страдальческие гримаски и жалобные стоны моей Мальвины на счет вопиющей несоразмерности ее кукольного отверстия с моим карабасовым калибром, я поначалу смущался и просил у нее прощения, на что она отвечала, что ее гримаски и стоны есть выражение особого женского удовольствия. Во время отдыха она прижималась ко мне и ласкала мое кнутовище. Когда же я однажды заикнулся, что стесняюсь его несуразности, она поцеловала меня и сказала: "Не представляешь, как мне с ним хорошо…" Кроме всего прочего я узнал про женские дни и про томительное воздержание. И еще мне открылась парфюмерия женского тела. Я рыскал по нему, приветствуя уже знакомые оттенки и открывая новые. Подбираясь к ее чернокудрому гнезду, я ощущал его нутряной душок и наливался пунцовым стыдом. Сердце бунтовало, мой атлет каменел.

Так продолжалось до конца июня, и вот однажды Натали не пришла в назначенный час. Такое случалось и раньше, но, как правило, вечером недоразумение рассеивалось. Однако в этот раз она не пришла и вечером. На следующий день около одиннадцати утра я отправился к ней домой. Разгорался чудный летний день. Воздух дышал покоем и миролюбием. Ах, сейчас бы на дачу! Искупаться и в кровать. У нас с каждым разом получается все лучше. Люблю, когда она после этого дремлет, уткнувшись мне в плечо…

Добравшись до ее квартиры, я позвонил. Мне открыл низкорослый, широкоплечий, коротко стриженый парень с раздавленным, как у боксера носом и глубоко запавшими глазками под выгоревшими бровями. Я спросил дома ли Наташа. Он прилип ко мне злым, тревожным взглядом и вместо ответа спросил, кто я такой. Я ответил – знакомый. Парень несколько секунд рассматривал меня, а затем сказал:

"А ну, идем!"

"Куда?"

"Идем, сказал!"

Мы молча спустились во двор и дошли до знакомых мне берез. Парень повернулся ко мне и криво ухмыльнулся:

"Так это ты, что ли, ее жених…"

"А тебе какое дело?" – отступил я на шаг.

"Слушай сюда, щенок! – ощерил он желтоватые клыки. – Ее жених – я! И если еще раз увижу тебя здесь – убью!"

"Да ну! – рассмеялся я ему в лицо. – Ну давай, убивай!"

Парень сузил глаза и как бы нехотя, с ленцой махнул левой рукой и угодил мне в печень. Я сломался и рухнул березам под ноги. Парень развернулся и зашагал к дому. Я пришел в себя, отдышался, встал и побрел туда же. Поднялся на этаж, позвонил и отступил от двери. На пороге возник тот же парень.

"Ты чо, не понял?" – прорычал он.

Прикрыв кулаками лицо, я бросился на него. Он обхватил меня, и мы влетели в квартиру. Под моим напором он грохнулся на спину, и его затылок с коротким, тупым звуком впечатался в пол. Я оседлал его и вцепился ему в горло.

"Убью, сссука, убью!" – хрипел я, чувствуя, как напряглась под моими пальцами вражеская шея.

Извиваясь, парень тянул пальцы к моему горлу. Мои руки оказались длиннее, и тогда он принялся лупить меня по почкам, по печени, по прессу и в солнечное сплетение. Но пробить мышцы гимнаста не под силу даже этому хрипуну. Ненависть пропитала и превратила их в броню, которую сейчас не пробила бы даже пуля. Он все же разбил мне губы, и тогда я, нависнув над ним и сжав его горло клешней одной руки, кулаком другой стал молотил ненавистное лицо.

"На, сссука, на, тварь, получи!.."

Прихожая наполнилась бабьим визгом. Он бился в уши звенящей волной, и на гребне ее пенилось:

"Ой, что делается! Он же убьет его, убьет! Ой, не могу, ой, помогите!"

"Юрочка, миленький, отпусти его, отпусти!" – неизвестно откуда кричала Натали.

Растерянный мужской голос вставлял:

"Хор`oш, пацаны, хор`oш, кому сказал!"

Парень подо мной хрипел, дергался и с резиновым визгом возил подметками по полу. Я же ослеп от ненависти. Я хотел оторвать эту проклятую багровую башку и забросить ее в корзину унитаза! Я жаждал разорвать это тело на куски и спустить туда же!! Хрипящий враг обеими руками вцепился в мое запястье. Меня пытались оттащить, и два голоса – мужской и женский, визжали мне в самые уши: "Отпусти его, отпусти!.."