Аксель, Кри и Белая Маска

Саксон Леонид

Тем временем Жоан подчинился, и дрессировка началась снова. Сперва Аксель злорадно наблюдал за мучениями этого тупицы, но затем его внимание полностью переключилось на Пепу. Девочка обладала железным упорством и постепенно вытягивала из Жоана то, что ей было нужно. Нужно же ей было, чтобы оба танцора выбегали один другому навстречу, а потом, словно только что заметив друг друга, сближались осторожными кругами. Они разучивали какой-то сложный, красивый и быстрый танец, и Пепа постепенно исполнила его весь, хотя Жоан кое-как управился разве что с началом. Видимо, учительница готовила увальня к дальнейшему и была права — его движения становились всё чётче. Сама же Пепа танцевала без малейшего усилия и с явным удовольствием — а Аксель с не меньшим удовольствием следил за ней, незаметно для себя мурлыкая под гитару и тоже слегка покачиваясь. Под конец урока девочка уже быстро кружилась вместе с Жоаном на расстоянии полусогнутой

руки, поворачиваясь к нему то лицом, то спиной, то чуть запрокидываясь назад, а иногда беря его за обе руки сразу или за талию — и её босые ступни так и летали по булыжнику. Если б бестолковый партнёр умел точно скопировать Пепин полёт хотя бы ногами, Аксель нашёл бы, что видит настоящее чудо — но пока Жоан всё портил. И ни разу — что тайный зритель отметил для себя с каким-то неосознанным удовольствием — Пепа не прижалась к Жоану вплотную по-настоящему: то ли этого не требовал танец, то ли неумелый оболтус нравился ей не больше, чем Акселю…

Но прошло полчаса, и чудо кончилось.

— Иди на кухню, — бросила девочка, резко повернулась и, не взглянув больше на Жоана, скрылась в доме. Тот, свесив руки и глядя ей вслед, постоял минутку, забрал магнитофон, а затем угрюмо поплёлся куда велено, оглянувшись на акселево окно.

Тут только Аксель очнулся, обнаружив себя у окна в пляжном виде. Ему даже стало чуть зябко в прохладной комнате от такой долгой неподвижности. Он торопливо оделся, умылся и приготовился к визиту на настоящий пляж, но перед глазами у него всё время кружились Жоан и Пепа, и звучала навязчивая гитарная музыка. За завтраком он был очень рассеян, что сразу же заметила Кри и спросила, всё ли с ним в порядке. Прежде она либо не заметила бы, либо не спросила — и это был хороший знак: видно, перемена обстановки впрямь пошла ей на пользу.

— Да, да…Всё отлично, — ответил Аксель, пробуя зачерпнуть еду салфеткой. Он то и дело высматривал, не покажется ли утренняя девочка, но её нигде не было видно. Зато после завтрака под навесом появился Жоан Чёртово Отродье, нагло оглядел всех, и особенно Акселя, и, подняв верхнюю губу, издал гундосое «Йэ-э-эп!» А, убирая посуду, то ли случайно, то ли нет, опрокинул Акселю на шорты стакан с недопитым кофе.

— Осторожней, — процедил Аксель, сузив глаза, но Жоан только хрюкнул, даже не подумав извиниться.

— Сеньора Мирамар… — добродушно начал какую-то фразу Детлеф, и Аксель с удовольствием заметил, как его обидчик вздрогнул и резко оглянулся. Должно быть, знал, что за такое обхождение с гостями по головке его не погладят! К счастью для него, хозяйка ещё не появилась. Акселю даже на секунду стало жаль этого всеми понукаемого прислужника. Но вообще-то Жоан не выглядел ни перетрудившимся, ни недокормленным, и Аксель пообещал себе, что гости гостями, а следующая выходка этому разноглазому с рук не сойдёт.

Потянулись неизменно солнечные деньки на почти всегда пустынном пляже, где, кроме старого негра, как оказалось, жили самые редкие в мире чайки — с красным клювом и оливково-зелёными лапками. Отец и дети весело купались (особенно когда в бухте появился огромный плот с качелями и водяной горкой). Уплетали вкусные блюда сеньоры Мирамар, которые почти никогда не повторялись. Звонили маме и Шворку из автомата компании «Телефоника» (дома было всё в порядке), и ещё Дженни — она при этом небрежно передала привет Акселю (прежде за ней такого не водилось). Пару раз ездили катером на Балеарские острова: посмотреть замок Бельвер, поужинать на Майорке в «Таверне де ла Боведа» и полюбоваться вечерним закатом с мыса Форментор (что-то волшебное!)

И постепенно нехитрая (а может, и хитрая, но скрытая) жизнь пансиона Мирамар начала для мальчика проясняться. Кроме хозяйки, Жоана и его сестрички Пепы здесь жили английский лорд, корова, три свиньи, петух и курица с цыплятами, злой осёл Агапито и ещё кое-кто, о ком речь впереди. Лорд был болен, быть может, даже смертельно, а может, уже и умер — во всяком случае, его нигде не удавалось встретить. Но сеньора Мирамар иногда бесшумно мелькала в коридоре первого этажа с накрытым салфеткой подносом, лицо её было тревожно и сосредоточено, и всякий, кто видел её в этот момент, невольно понижал голос. Из этого Аксель и Кри делали вывод, что лорд ещё жив. Ясно было одно: или его слуги пребывали в таком же плачевном состоянии, как и он сам, или же это был современный лорд, который обходился без слуг.

— А вдруг у него холера? — гадала Кри. — Или даже бубновая чума? Вот хозяйка и прячет его, чтоб не лишиться жильцов…

— Бубонная, — рассеянно поправил Аксель, думая о своём. Но он сомневался, что болезненно чистоплотная хозяйка потерпела бы в своём пансионе заразную болезнь — да ещё такую страшную! — за какие угодно деньги.

Аделита Монтьель Санчес де Мирамар, как понял Аксель по обрывкам местных разговоров, была на острове весьма известной

особой. О ней немало судачили на местном рынке (до него следовало добираться всё той же правой тропинкой, ведущей вдоль пляжа, когда хотелось купить хороших сувениров и фруктов), а также и на соседнем, более крупном пляже Кала Майор.

Хотя появилась она на Сан Антонио совсем недавно, но уже успела восстановить против себя многих. Остров был невелик. Населяли его в основном испанцы, однако имелась и небольшая португальская колония, возникшая ещё во времена диктатора Салазара, с которым эти колонисты у себя на родине не поладили. Испанцы и португальцы хозяйствовали в небольших земледельческих усадьбочках, разбросанных вокруг города в полях и лесах (северная, гористая часть острова была неплодородна и почти необитаема). При этом обе нации держались особняком, почти не смешиваясь между собой. Твёрдый характер и величественную внешность Аделиты признавали все, но явную зависть и неприязнь, похоже, рождали два факта. Первый — у неё было достаточно денег, чтобы открыть настоящий пансион, а не просто пускать к себе туристов, и второй — ещё до того она успела выйти за португальца. И неважно, что этот тип был таким же приезжим чужаком, как она сама; неважно и то, что сеньора Мирамар очень скоро овдовела, а пансион её, открытый после смерти мужа, кажется, вовсе не процветал. Местные испанцы нечасто заглядывали к ней, ну, а португальцы, хоть и заглядывали, помнили, что она всё-таки испанка…В общем, трудно было решить, слушая эти толки, какова истинная причина столь сильного отчуждения её от островитян. А один небритый старик на рынке, торговавший кабачками и персиками, поблёскивая маленькими злобными глазками, заявил, что сеньора Мирамар вообще не имеет никакого отношения к старинному роду Санчесов с Майорки, и что истинная фамилия её Фахун, а имени вовсе нет: когда пришла пора его давать, и крёстная мать, и крёстный отец так надрызгались двадцатилетнего портвейна, что позабыли о своих обязанностях, а напомнить-то о них оказалось некому — ведь пьяные родители и гости вели себя ничуть не лучше. Так она теперь и живёт без имени, в отличие от добрых христиан — всё равно что обезьяна в цирке. Разумеется, Аксель и Кри не поверили ни одному слову из этой гадости, и ничего у небритого старика покупать не стали, хотя персики у него были хоть куда.

Как бы то ни было, сеньора старалась изо всех сил, чтобы её более чем немногочисленные жильцы были довольны. Она была вездесуща. Утром она царила на кухне, из окна которой сочились во дворик сводящие с ума запахи жаркого из птичьих потрохов, свинины и рыбы. (Реклама пансиона сулила лучшие угощения и испанской, и португальской кухни, так что любимым лакомством Акселя стало фирменное блюдо последней — жаренные на углях сардины). Что хотят и чего не хотят скушать её жильцы на завтрак, обед и ужин, и чем они всё это запьют — такова была любимая тема её бесед с «Акселито». Тема, сперва воодушевлявшая последнего, затем прискучившая ему, а под конец просто доводящая до белого каления, словно кухонную плиту (на аппетит это, впрочем, не влияло). Во время готовки сеньора зычно покрикивала на Жоана — хотя, в отличие от Пепы, никогда не называла его «чёртовым отродьем» и вообще не бранилась: она была богобоязненна. Затем она шуршала тёмными юбками везде и всюду, либо восседала на «ресепсьон», приводя в порядок какие-нибудь счета. В сумерках, на фоне цветущей зелени её вполне можно было принять за полноценный субтропический призрак, особенно если она опускала свою вуаль, из-под которой неизменно тлел огонёк длинной сигареты. А по воскресеньям садилась на злого осла Агапито и плыла в церковь, и в кильватере этого чернопарусного фрегата неохотно следовала одна из двух имеющихся шлюпок в парадной одежде — либо Жоан, либо Пепа. (Чаще Жоан, потому что кто-то должен был присматривать за пансионом, а на Пепу сеньора полагалась больше, хоть та и была младше своего…брата?)

В их прямом родстве Аксель сомневался. Они были так непохожи! Красавица Пепа была куда смуглее Жоана, с его кожей цвета оливкового масла и грубыми чертами лица. И глаза у Пепы были не разноцветные, а такие, как надо, — чёрные. И волосы светлей. К тому же сомнительные брат и сестра абсолютно не походили на саму сеньору Мирамар. Но Аксель почему-то никак не мог себя заставить задать ей самый простой вопрос на эту тему.

Вблизи он увидел Пепу лишь на третий день. Девочка бесшумно появилась под виноградным навесом в конце завтрака — как из воздуха возникла, и это был ещё один из её талантов. Сухо пожелала гостям доброго утра и принялась молча и проворно убирать со стола. Тут-то Аксель и увидел, что глаза у неё большие и чёрные. И эти прекрасные глаза скользили по нему с тем же выражением, с каким только что брезгливо оглядывали его грязную тарелку. Аксель и не знал о себе — особенно после длительного общения с Дженни — что его самолюбие может быть так задето просто-напросто беглым взглядом!