Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

Лындина Эльга

Зилов Константина Хабенского, этот обыкновенный провинциальный инженер, очень далек от масштаба, заданного Зиловым — Олегом Далем. Но время гигантов ушло, продуманная и реализованная обыденность нового Зилова страшна.

Характерно, что, говоря о своей следующей роли в МХТ, спектакле «Белая гвардия» по Булгакову, Хабенский как-то обыденно, почти до нарочитости, снижает романтический тонус, как правило, сопровождающий рассказ о герое актера, Алексее Турбине, начиная с первой постановки. С «Дней Турбиных» во МХАТе. Вспоминается реплика актера: «Я не люблю играть героев, много пафоса и никаких забавных ситуаций». Как соотнести это с Алексеем Турбиным, у кого «ад в груди и в голове»? Наверное, Константин Хабенский

убежден, что ад может жить в сердце и в мыслях, сочетаясь с дорогой тому же сердцу уютной повседневностью, тихими вечерами в кругу близких, с простой человеческой нежностью. В такой дорогой для него расслабленности Турбин остается самим собой — верным служению тому, во что он свято верит. Черта истинного военного, истинного офицера, всегда ощущающего себя обязанным, а это трудная ноша. Обычный китель, наверняка давно шитый для него, сидит на Турбине с подчеркнутой ладностью, облегая стройную, худощавую фигуру Он бледен, утомлен, ему не по себе, но он тщательно это скрывает. В нем ощутим глубокий сосредоточенный аскетизм и печальная скептика. Она рождена и общей ситуацией, и умной прозорливостью Турбина. Не предчувствием (хотя и оно имеет место быть), а четким умением оценить по-военному обстановку. Грядущим поражением, крахом всего того, что еще есть смысл жизни Турбина.

Как-то Хабенский обронил, что считает поколение Турбина «пропащим». Почему? Ответ кажется неожиданным и не вяжущимся с классической трактовкой героев Булгакова. Актер объясняет: «…жили-были мальчишки. Выпивали. Веселились. Какое это было время — неважно. Важно, что в какой-то момент им пришлось очень серьезно судить себя, свою эпоху, близких. И делать выбор. Вот и вся история…»

Главные слова здесь — «судить» и «делать выбор». Несмотря на то, что актер не бывает судьей для своих героев. Речь идет о суде человека над самим собой, нередко связанном с этим беспощадным себе же приговором.

Алексей Турбин не стал, на мой взгляд, актерским откровением Хабенского. Но сыграл серьезную роль в будущем его, в частности в картине «Адмиралъ», где Константин играл Александра Колчака.

О работоспособности Хабенского уже слагают легенды. В 2004 году, например, он снялся в четырех фильмах, не оставляя работу в театре. Не все его кинороли были, естественно, равнозначны. Это Антон Городецкий в «Ночном дозоре» режиссера Тимура Бекмамбетова. Политрук Лившиц в «Своих» Дмитрия Месхиева. Полосуев в «Богине, или Как я полюбил» в режиссерском дебюте Ренаты Литвиновой и Лозовский в телесериале «Гибель империи». Невероятная творческая активность! При том, что Константин Хабенский невероятно требователен к себе независимо от объема роли. Впрочем, последнее время он — одна за другой — играет роли главные.

О первой встрече Хабенского с Дмитрием Месхиевым речь уже шла. Но по-настоящему эта встреча состоялась чуть позже, в картине «Механическая сюита», в которой Хабенский сыграл, на мой взгляд, одну из своих лучших ролей.

Суетливый, нелепый, как бы навсегда прижатый к земле Эдик сразу вызывает сочувствие, хотя и не без несколько пренебрежительного оттенка. В этом аспекте интересна самооценка этой работы самим актером: «Месхиев предложил мне в этом фильме роль, настолько далекую от создавшегося стереотипа ментовского образа, что поначалу было даже страшно. Но вместе с моими друзьями Сергеем Гармашом и Михаилом Пореченковым достойно справились с препятствиями. Ставлю себе крепкую «четверку» (остальным «пятерку»)».

И все же хотелось бы перевести «хорошиста» Хабенского в отличники, опираясь на результат. На представшего на экране совсем не героя, на личность, в которой вообще уже почти исчезло чувство протеста… Худой, рыжий, в темных глазах постоянно мечется страх — страх ожидания беды, которая в воображении Эдика всегда стоит у него на пороге. Оказывается, можно довести до

такой степени унижения?

Актеру не было дано в роли Эдика подробно рассказать о подобной человеческой природе: иной была драматургия, жанровое начало «Механической сюиты». Актер уверенно существует в рамках острой фарсовой комедии. И только к финалу в картине находилось место для психологических частностей, тонких душевных перепадов.

В принципе же Хабенский как-то очень ненавязчиво давал понять, что его Эдик однажды был резко, сильно ушиблен какой-то жестокой несправедливостью. Слабый, сомневающийся в себе, он сломался под этим грузом, и груз этот постоянно довлеет над ним. Довлеет в дальней глубине, под тонкой коркой души. Эдик ждет удара от каждого встречного и не верит, что уйдет от нее… Лишь изредка на его лице появляется слабая улыбка надежды: может быть, и в его жизнь придет покой, о котором он мечтает? Может быть, он наконец найдет в себе силы противостоять своим угнетателям? Не об ли грезили еще недавно советские люди, раздавленные властной диктатурой?

Дмитрий Месхиев любит работать с одними и теми же актерами, создавая как бы свою кинотруппу. Так он поступил и начиная работать над фильмом «Свои».

«Свои» — одна из лучших картин Дмитрия Месхиева. В 2004 году она стала лидером Московского Международного кинофестиваля. Имела успех за рубежом. Имела прокат в России, хотя в скромных пределах, в каких обычно прокатывают у нас отечественные ленты.

Новая жизнь России как бы актуализировала новые мотивы, в частности, открывая новые пласты в истории Великой Отечественной войны, раздвигая границы нашего знания о прошлом, казалось бы, так подробно описанном, исследованном. Это стало одной из мет в картине Месхиева.

Война с присущей ей беспощадностью обнажает человеческие связи. Разводит людей не только по разные стороны линии огня, но и обнаруживает серьезные противоречия внутри объединившихся по ту или другую сторону.

Однако экстремальная ситуация порой заставляет их сплотиться, забыть о том, что разъединило в прошлом: иначе не справиться с главным врагом…

Примерно в таких обстоятельствах оказывается староста оккупированной немцами деревни на северо-западе России. Староста, человек немало пострадавший от советской власти, решается укрыть от фашистов четверых наших бойцов, бежавших из плена. Один из них, сын старосты, привел товарищей в родную деревню. Он-то — свой, понятно. Но все складывается так, что «своими» становятся и трое других бежавших. Среди них политрук Лившиц, которого играет Хабенский.

На долю актера выпала трудная доля. У драматурга Лившиц наделен чисто внешней характерностью — больной, простужен, его терзает озноб, все время кашляет, а это может выдать прячущихся. Один из его спутников — особист, бывший партработник, человек тупой и низкий, ненавидит Лившица просто за то, что тот еврей. Хабенский вместе с режиссером ищет состояние человека, со всех сторон загнанного в угол, к тому же измученного болезнью. В нем накопилась тяжелая усталость, она отгораживает Лившица от его сотоварищей, и он остается наедине с собой. Так начинается его осознанное прощание с жизнью, а эта тема близка Константину Хабенскому.

К этому времени он сыграл череду героев, тронутых рефлексией, отчасти расщепленных уже характеров, что позволяло ему с особой силой проживать последний этап человеческого пути или даже только его мгновения. При всей естественной личной эволюции Хабенского, произошедшей за годы напряженной работы, эта тема не только не уходит из его созданий, но нередко укрупняется, позволяя актеру выразить и себя, и свое время.

Только в начале XXI века можно было со спокойным трагизмом, при минимуме слов сыграть прощание с жизнью, решимость достойно уйти. Для таких людей, как Лившиц, есть роковая предопределенность в подобном исходе пути.