Актеры шахматной сцены
Шрифт:
– Тебе не кажется, что пора закругляться?
– Закругляюсь. Наверное, найдется не один читатель, который подумает, что автор воспользовался удобной формой интервью, чтобы дать волю своему трудному характеру. Нет, я хотел другого – доказать, как это не просто, а если быть честным до конца, – как это трудно – быть шахматным литератором. И как это безумно интересно – быть шахматным литератором.
Пусть читатель меня простит, но я позволю себе привести отрывочек из заметок, относившихся к московскому международному турниру 1967 года и называвшихся «Когда боги в азарте».
«О,
Помните те, первые, такие чопорно-торжественные дни? На сцене находились не участники турнира, нет, – боги-олимпийцы. Они не боролись на 64 клетках, они священнодействовали. И если правда, что вся мудрость шахмат укладывается в три измерения – науку, искусство и спорт, то я бы сказал, что на сцене в те дни находились доктора шахматных наук и магистры шахматного искусства.
А что же спорт? Фигурально выражаясь, он тогда еще скромно сидел в углу сцены, забытый всеми, и ехидно улыбался. Он знал – его час придет! И тогда выяснится, что все эти обладатели звучных званий, чемпионы и экс-чемпионы, претенденты и экс-претенденты, все эти непогрешимые жрецы шахматной богини Каиссы – только люди и ничто человеческое, слава богу, им не чуждо…»
Это было напечатано в «Советском спорте» и, как мне кажется, лучше всего объясняет, почему так интересно быть шахматным литератором.
– А нет ли и тут кокетства манерой?
– Ну, есть, но ведь это давно написано. Словом, не отвлекай. Так вот, когда боги в азарте, – это чертовски интересно! Мир шахмат. Загадочный, странный, чарующий мир. Мир деревянных фигурок, одухотворенных человеческим разумом и страстью. Мир, в котором логика и знание действуют заодно с фантазией; в котором чувство прекрасного способно взять верх над трезвым расчетом; в котором гармонию порой бесцеремонно нарушает спорт с его беспощадностью и его суровой справедливостью.
Жить даже рядом с этим миром, жить его драмами, стараться понимать и осмысливать присущее ему противоречие, состоящее в том, что боги шахмат одновременно только люди, словом, наблюдать всю эту сложную и неоднозначную жизнь и по возможности увлекательно описывать, даже получая при этом болезненные уколы, – это огромное наслаждение. И если бы, как иногда говорят, я мог бы все начать сначала, я пошел бы по тому же тернистому пути…
Актеры шахматной сцены
В отличие от любителей всех без исключения спортивных зрелищ почитатели шахматного искусства имеют одну счастливую и неоценимую привилегию: не присутствуя на соревновании, они могут по записи партий составить себе полное представление о всех перипетиях борьбы, в том числе, к примеру, даже и о том, как долго задумывался каждый участник над тем или иным ходом. (Эту роскошь можно получить, если велся так долго пропагандируемый Давидом Бронштейном хронометраж партии).
Казалось бы, это должно избавить организаторов турниров и матчей от забот об аренде больших залов. В действительности же самые крупные концертные залы Москвы, Ленинграда и ряда других городов, когда
Есть и другая парадоксальная закономерность. Многих любителей таких темпераментных и темповых состязаний, как, скажем, матчи по хоккею, футболу, боксу, фехтованию и т. п. вполне устраивает удобное кресло у телевизора. Отдельные, и отнюдь не редкие индивидуумы, пылко любящие спортивные зрелища, вообще отдают предпочтение этой уютной, надо признаться, трибуне перед натуральной трибуной на стадионе.
Казалось бы, любителю шахмат, этому молчуну, мечтательному созерцателю, самой природой уготована роль шахматного телезрителя. Действительно, телерепортажи с шахматных турниров, довольно, надо сказать, редкие, вызывают у многочисленных болельщиков несомненный интерес, но – и это-то и удивительно! – никак не могут заменить тех совершенно особых, ни с чем не сравнимых переживаний, которые вызывает живое общение с мастерами и гроссмейстерами в турнирном зале.
Ценителю шахмат мало, оказывается, прочесть, изучить партии, мало увидеть героев на экране – для подлинного сопереживания ему еще надо воспринимать шахматистов воочию, так сказать в натуре, почуять запах шахматных декораций, кулис, побыть в праздничной и одновременно рабочей атмосфере соревнования.
Московский международный турнир 1981 года проходил в комфортабельном конгресс-зале Международного центра торговли и научно-технических связей с зарубежными странами.
Комфортабельным был не только зал: в холле и в пресс-центре стояло по четыре телевизора, на экранах которых синхронно воспроизводились ходы участников.
Особенное удобство представляла эта электронная система даже не столько во время партии – ее ведь можно было наблюдать в зале, – сколько после, когда гроссмейстеры здесь же на сцене начинали анализировать игру и показывать друг другу варианты, которые они обдумывали в ходе борьбы. «Эх, поставить бы им еще микрофон, чтобы можно было слышать!» – в сердцах воскликнул один из болельщиков, глядя на одну из загадочных пантомим, которые разыгрывались практически после каждой партии. Воистину нет предела любопытству болельщиков – «подглядывать» за гроссмейстерами им уже мало – хочется еще и «подслушивать»!..
Болельщики не зря хотели бы видеть и слышать то, что происходит за кулисами. Там происходят иногда даже более интересные события, чем на сцене. Вернемся в далекое прошлое – к московскому международному турниру 1925 года. Очевидец этого турнира С. Кананыкин приводит любопытнейшие подробности встречи Ласкера и Капабланки, причем, как вы сейчас убедитесь, самое интересное для зрителя произошло не во время партии, а после нее.
«Как и следовало ожидать, партия Капабланка – Ласкер в центре внимания. Я стою вплотную к канату, на расстоянии шага от них, и стараюсь не только не упустить ни одного их движения, но… и проникнуть в их мысли. Уже после девяти ходов (!), в течение которых Капабланка дважды вставал и беспечно прогуливался, в то время как Ласкер ни разу не покинул стула и подолгу задумывался, положение экс-чемпиона стало весьма затруднительным».