Актея. Последние римляне
Шрифт:
— Напоминаю вам еще раз, что вы находитесь в лагере. Правда, в этом доме есть большие комнаты, но их заняли мои писцы и курьеры, которых мне нужно иметь под рукой; вы простите меня за скромную трапезу: война разогнала на несколько десятков миль всех поставщиков. Мы вот уже два месяца питаемся только тем, что сами убьем или поймаем на охоте.
Старый невольник вошел с серебряным тазом, а другой на золотом подносе подал хрустальный кувшин.
Арбогаст, умывая руки, говорил:
— Вам не потребуется при этих людях, — и он указал глазами на невольников — сдерживать
Один из невольников поставил перед Арбогастом, который занял место за столом посреди сенаторов, голову кабана, хлеб, большую заплесневелую амфору и три кубка из александрийского стекла.
Когда хозяин и гости утолили первый голод, Юлий взял кубок, наполненный золотистой жидкостью, и сказал:
— Твоему духу-покровителю, великий король, я посвящаю этот благородный напиток.
Он быстро наклонил кубок и вылил половину вина под стол, предполагая, что Арбогаст не заметит этого движения.
— Мой дух-покровитель благодарит тебя за щедрое возлияние, — отвечал Арбогаст, подчеркивая слово «щедрое». — Не насилуй себя, хотя один кубок вина не повредил бы тебе после такой далекой дороги.
Он посмотрел сквозь кубок на огонь, приложил его к губам, посмаковал вино и выпил его до последней капли.
— Вы там, в Риме, забыли уже, что хорошо, — сказал он, подставляя невольнику пустой кубок. — Вы даже не умеете уважать свое фалернское, которое боги дали людям в минуту благоволения.
Но когда Констанций сделал то же самое, что и он, король посмотрел на него из-под густых бровей и дружески усмехнулся.
— Я беру назад свой упрек. Говорите мне теперь о священном городе, о его печалях и надеждах, потому что мое сердце любит вас, хотя вы и утратили многое из прежнего мужества. Покинутые императорами, осужденные новым временем на гибель, вы время от времени вспоминаете, что когда-то повелевали миром. Я люблю гордость: она ведет мужчину к славе, а женщину предохраняет от позора. За славу Рима я поднимаю второй кубок.
Он осушил кубок и пододвинул его невольнику, стоявшему за его спиной с амфорой.
Констанций снова вторил ему, а Юлий, смочив губы в вине, начал:
— Было бы излишним говорить тебе, настоящему императору западных префектур, о нашем положении. Ты знаешь одинаково хорошо, как и мы, что нас мучит и чего мы желаем. Было бы напрасно также просить тебя о деятельной помощи против могущественного Феодосия, ибо всему государству известно, что король Арбогаст умеет быть верным союзником. Окруженные со всех сторон недругами к нашему прошлому, поставленные между открытым бунтом или изменой нашим богам, мы протягиваем к тебе руки с просьбой о дружеском совете.
Арбогаст, который слушал внимательно, отпивая вино маленькими глотками, подумал некоторое время, прежде чем ответить.
— Я
— Я просил о совете, — прервал Юлий.
Арбогаст пожал плечами.
— С упрямством Феодосия ничего не поделаешь. Вы знаете, что его никто не может отвлечь от раз принятого намерения. Самое большее, что я могу, — это ходатайствовать за вас, просить об отсрочке исполнения, потому что об отмене последних эдиктов не может быть и речи. Феодосий никогда не отменит своих приказаний. Советы и людская помощь не отклонят от вас удара, приготовленного в Константинополе. Только боги, устранив старшего императора с вашего пути, могли бы вас спасти.
— Смерть Феодосия не сняла бы с нас ненависти ряда дней. Валентиниан не всегда будет послушным орудием твоей воли.
Арбогаст пренебрежительно улыбнулся.
— Пока я жив, с этой стороны вам не грозит никакой опасности, — ответил он. — Вы не были бы мужами, если бы боялись безусого юноши.
— Этот безусый юноша после каждого захода солнца становится старше на один день, а годы слагаются из ряда дней.
— Власть над западными провинциями я получил из рук Феодосия, и он только один может отменись мои распоряжения, чего не сделает, потому что хорошо знает, что в ту минуту, когда я откажусь от поста главного вождя, варвары разорвут на клочья Галлию, Испанию и Британию. Что стал бы делать Валентиниан без меня! Этот ребенок умеет только молиться и каяться в несодеянных грехах, потому что галилеяне придумывают себе какие-то грехи, которых и сами не знают.
— В жилах этого ребенка течет бешеная кровь его отца, известного насильника и убийцы. Винфрид Фабриций рассказывал в Риме, что Валентиниану уже надоела твоя опека.
Арбогаст посмотри с удивлением на Юлия.
— Кого ты назвал? — спросил он.
— Я говорю об одном из твоих подчиненных — о Винфриде Фабриции.
— Фабриция я назначил в октябре командовать легионами средней Испании.
— А в ноябре Валентиниан к нам прислал его как воеводу Италии.
— Этого быть не может! — с бешенством вскричал Арбогаст.
— Однако я говорю правду, — отвечал спокойно Юлий.
За столом повисло молчание.
Сенаторы с затаенным дыханием глядели на короля, который припал к кубку и жадно пил огненный напиток. Пил он долго, а когда подал невольнику кубок, то изменился до неузнаваемости.
Выражение его лица, до того времени мягкое, приязненное, сделалось суровым, поперечная складка на лбу стала еще глубже, нижняя губа гордо выдалась вперед.
Он бросил на Юлия взгляд, такой же холодный, как блеск кинжала, и сказал: