Актея. Последние римляне
Шрифт:
На губах ученого промелькнула презрительная улыбка.
— Ты знаешь, господин, что это невозможно, — отвечал. — он.
— Почему невозможно? — спросил сенатор. — Господствует надо всем только сила, а войско есть сила. Мы пользуемся уже несколько веков заслугами предков, ничем за это не расплачиваясь перед их памятью. Ты говоришь, что теперь у нас другие понятия о целях жизни? Какие? Понятия, почерпнутые из греческой философии времен ее упадка? Они хороши для разбогатевших торгашей, сластолюбцев и немощных старцев.
Чтец смутился и молчал.
— Читай дальше! — приказал резко Кай Юлий.
Рек,Сенатор вторично прервал чтеца. Опустив голову на руки, он кончил за него на память:
«Зевс и бессмертные боги!» О, сотворите, да будет Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан, Также и силою крепок, и в Трое да царствует мощно. Пусть о нем скажут, из боя идущего видя: Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью Входит врагов сокрушитель, и радует матери сердце!» «Добрая! Сердца себе не круши неумеренной скорбью. Против судьбы человек меня не пошлет к Андесу; Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный, Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится. Шествуй, любезная, в дом; озаботься своими делами; Тканьем, пряжей займись, приказывай женам домашним Дело свое исправлять; а война — мужей озаботит Всех, наиболее ж меня, в Илионе священном рожденных»Голос сенатора, вначале бодрый и звучный, ослабевал к концу молитвы Гектора, как будто его утомила образная речь Гомера. Последние два стиха замерли на его устах. Он замолчал и печальным взором обвел мраморные бюсты Корнелиев, Фабиев, Юлиев, Клавдиев, Квинтилиев; стоящих на шкафах.
…а война — мужей озаботит— Всех, наиболее ж меня, в Илионе священном рожденных, — повторил он вполголоса.
Он посмотрел на свои маленькие, холеные руки, на худые плечи, на узкую грудь и горько усмехнулся.
— На дворе, кажется, не греет вчерашнее солнце? — спросил он, обращаясь к чтецу.
— С самого утра моросит мелкий дождик, — отвечал ученый. — У нас в нынешнем году ненастная осень.
— Я чувствую ее в костях, — проворчал
Когда чтец удалился, Кай Юлий потянулся, как рабочий, расправляющий мускулы после нескольких часов труда, потом проговорил про себя, отделяя слово от слова:
Будет некогда день, и погибнет священная Троя, С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама,Тени печали легли на его худое лицо, придав ему выразительность камеи.
Вдруг он вздрогнул и быстро повернул голову в сторону занавески.
— Если бы я знал, что шелест занавески испугает тебя, как больную женщину, — сказал Констанций Галерий, входя в кабинет, — то послал бы доложить о себе. Привет тебе! Должно быть, на тебя снова повлияла перемена погоды.
— Здравствуй! Действительно мне надоедает этот противный, мелкий дождь, который проникает сквозь стены и пробирается под самую кожу. Ты смеешься? Если бы твои предки в течение нескольких поколений так же хорошо, так же много пили и так же горячо любили, как мои, то тебе было бы так же холодно, даже и в самые жаркие летние дни.
— Это значит, что я должен благодарить своих предков, что они не знали этих хороших вещей, — отвечал Констанций Галерий и тяжело опустился на кресло. — Я устал, как гладиатор, покидающий арену. Знаешь ли ты, что я сегодня делал? Не отгадаешь. Я обежал раз двадцать мой сад.
— Ты хочешь убавить жиру?
— Я не думал, что ты так проницателен. Действительно, жир мешал бы мне на войне.
— Ты чересчур прозорлив. До войны еще далеко.
— А мне кажется что близко.
— Разве ты говорил с Флавианом?
— Префект показывал мне письмо Валентиниана.
— Этот галилеянин говорил настолько решительно, что мы не можем на этот раз рассчитывать на его снисходительность. Бывает время, когда бряцание оружием: представляется единственным ответом. Слишком долго мы терпим самовластие Феодосия.
Кий Юлий с завистью посмотрел на гостя.
— Если б у меня было твое здоровье! — с сожалением сказал он.
— Ты только не падай духом, — утешал его Констанций Галерий. — И для тебя найдется работа. Умная голова весит больше сильных рук.
— Но не на войне.
— И на войне.
Они оба задумались, глядя в пространство. Через несколько минут Констанций Галерий снять заговорил:
— Я хотел тебе сказать, что лошади Руфина продаются. Он вчера проигрался в кости и хочет сбыть тех вороных жеребцов, на которых ты точишь зубы вот уже три месяца. Ты можешь купить их дешево.
Кай Юлий пожал плечами.
— Я обойдусь и без лошадей Руфина, — сказал он.
— Почему? — с удивлением спросил Констанций Галерий. — Они так тебе всегда нравились.
— Неизвестно, на что мне понадобятся в скором времени деньги.
— Признайся, ты снова заплатил огромную сумму за какие-нибудь дырявые сандалии Цинцинната или за запонку цезаря. А может быть, тебе удалось поймать кусок хвоста той волчицы, которая кормила Ромула и Рема? Покажи мне свою добычу, все равно ты не утерпишь. — Кай Юлий весело рассмеялся. Приблизившись к одному из шкафов, он достал из него какой-то глиняный сосуд и поднял его кверху.