Актовый зал. Выходные данные
Шрифт:
Никто не обратил на Веру никакого внимания, потому что все ждали возражений Трулезанда. И потому никто не мог потом сказать, как это случилось. Даже сама Вера. Она говорила, что встала из-за парты, а потом очнулась в больнице, и сначала у нее даже не болела голова.
Вера упала, ударившись лбом о стекло шкафа, и, когда рыбак Тримборн ее поднял, все лицо ее и волосы были залиты кровью.
Квази Рик, стоя на стуле, отдавал приказания, словно заранее подготовился к этому событию.
— Всем оставаться на местах. Пальцами и носовыми
Когда Тримборн вернулся с врачом, Вера уже лежала с перевязанной головой на носилках, а Квази исчез. Роза Пааль сказала, что ему, кажется, стало дурно.
Вчетвером они понесли носилки в дом доктора.
— Повязка хорошая, — сказал доктор, — но придется наложить швы. В этом вы мне помочь не сможете. Как это случилось? Она поскользнулась?
— Никто не видел, — ответил Трулезанд. — Зазвенело стекло, и вот она уже в шкафу. А пошла за магнето, у нас была физика.
— А-а… интересный предмет.
— Еще бы, — сказал Трулезанд.
Врач проницательно посмотрел на Роберта и спросил:
— Она ждет ребенка?
— Упаси бог, — сказал Роберт и услышал, как Трулезанд сказал то же самое.
Доктор равнодушно кивнул.
— Ну хорошо. Вы свободны. Если вас это интересует, могу сказать, что держались вы образцово. Девушку придется потом переправить в клинику, но ходить вам туда сегодня не следует, независимо от того, ждет она ребенка или нет. Всего хорошего, господа!
На улице Роберт спросил:
— Есть у кого непреодолимое желание идти сейчас на русский?
Рыбаке Тримборн качнул головой.
— Сомневаюсь. А вот надо бы проведать Када, он, наверно, вчера простудился. Пошли, передовик? Они тут с матерью недалеко живут.
Роберт и Трулезанд поглядели вслед уходящим верзилам, и, только когда те скрылись из виду, Роберт сказал:
— Не думаю.
Трулезанд замотал потуже свой шарф.
— И я не думаю.
Они пошли к Городскому валу, и на площади Освобождения Роберт сказал:
— Может, вчера это было чересчур для нее.
— Ты про что — про демонстрацию и про дождь?
— А про что же еще?
— Да ни про что, если ничего больше не было.
— Ничего больше не было. Я ведь тебе сказал, о чем мы разговаривали: холодец, очки, конфирмация. Безобиднее ничего и быть не может.
— Может, слишком много впечатлений?
— На другой день?
— А может, она в тебя втюрилась?
— Да, и упала в шкаф с приборами, чтобы дать мне это понять. Так, что ли?
— Ну, знаешь, они иногда такие странные.
— А ну-ка приведи примеры из своего опыта. Может, какая-нибудь бросилась из-за тебя с колокольни в Штеттине?
— Во всяком случае, я ничего
— Вот то-то и оно. И потом, если уж у кого из нас и пошла голова кругом, так это у меня. Еще сегодня за обедом в столовой со мной что-то сделалось, когда я ее увидел.
— Это я и без тебя знаю. Я ведь рядом сидел. Ты даже насчет супа ни слова не сказал.
— Доказательства неоспоримы, арестуйте меня, товарищ комиссар.
Трулезанд шагал немного впереди Роберта; помолчав, он сказал:
— Это я могу понять.
Роберт кивнул, но вдруг спохватился.
— Как это так, старик, ты можешь понять, когда я сам ничего понять не могу?
— А я могу. Ведь она что надо.
— Да уж молчал бы. У нас по крайней мере полдюжины девчонок куда красивее ее. У Розы Пааль, например, такие ноги, правда, слегка тонковаты, но мне все равно приятно видеть ее в шортах.
— А она ведь думает, что ноги — только для того, чтобы бегать.
— Возможно. Но когда-нибудь ей объяснят. И я не уверен, что она чересчур огорчится. Или, например, Ирмхен Штраух… если она изменит свой стиль… Ведь она просто прелесть!
— Безнадежно. Не могу себе представить ни одной части тела, при виде которой она бы не воскликнула: «Привет, дорогой товарищ!»
— Но что же такого в Вере?
— Ты что, маленько того, — сказал Трулезанд и постучал пальцем по лбу, — втюрился по уши, и я еще должен объяснять тебе, почему это? А почему ты пошел вчера с ней к Грёбелю и потратил все талоны на холодец? Уж это-то по крайней мере ты должен знать.
— Вот именно, что не знаю. Может, потому, что ее свитер… Какая-то она совсем не как остальные. Это будит любопытство.
— И она его удовлетворила?
— Да говорю тебе, основной темой была конфирмация.
— Ну что ж, тоже довольно интимная тема. Ну, какие у тебя намерения, старик? Пошлешь ей цветы?
— Ты что, спятил? Цветы? Может, мне еще пробор сделать? И потом, откуда их взять, цветы? Не посоветуешь?
— Claro, — сказал Трулезанд. Он толкнул садовую калитку, мимо которой они проходили, и потащил Роберта за собой. На медной дощечке, прибитой к двери коттеджа, было написано: «Профессор Эвердинг». Трулезанд позвонил и поплотнее укутал шею шарфом. Роберт остался стоять на нижней ступеньке высокого крыльца, но это ему не помогло. Потому что, когда сухонькая старушка отворила дверь, Трулезанд указал на него и заявил:
— Добрый день, фрау профессор! Вот это мой друг, он в полном отчаянии. Его невесту отвезли в клинику, и он хотел бы отнести ей цветы, но их нигде нельзя достать. А мы видели, что у вас на окнах прекрасные цветы. Не могли бы вы в виде исключения расстаться с одним цветком? Ведь вы знаете: радость — лучшее лекарство.
— Ах вы, студенты, студенты, — сказала старушка. — Ну и времена, даже цветов и то не найти! Но голь на выдумки хитра, да и любовь тоже. Подождите, сейчас принесу вам несколько альпийских фиалок.