Аквариум. Геометрия хаоса
Шрифт:
У Джорджа в семье всё было по-другому. Его родители полагали, что с поступлением их мальчика в мединститут все игры закончатся сами собой. Что сыну нужно будет регулярно сдавать зачёты, экзамены и заниматься общественной работой… Но детство у Гуницкого-младшего продолжало играть в самых неожиданных местах. Мама с папой периодически напутствовали будущего врача: «Толечка, учись прилежно, тебя ведь ждут твои больные». В ответ Джордж крайне злобно рычал: «Да чтоб они все сдохли поскорее!» И через несколько лет, к ужасу родных, всё-таки бросил институт.
Теперь
Со временем о роли Шуколюкова в «Аквариуме» критики позабыли, что показалось мне не очень справедливым. Я обнаружил бывшего музыканта в Калифорнии в качестве ведущего специалиста по космохимии и преподавателя университета в Сан-Диего. Это был тот редкий случай, когда приятель Гребенщикова вовремя бросил сомнительные «роки-шмоки» и дальнейшую жизнь проработал по специальности.
«В 1972 году я поступил на химический факультет, — поведал мне Цацаниди. — Но меня также интересовала классическая музыка, я часто бывал в филармонии и неплохо играл на гитаре. Ну и самое главное — хиппизм, “мир-любовь” и прогулки по заброшенным дворикам старого Петербурга. В числе моих друзей были Боб и Джордж, которым пришла мысль использовать меня в качестве бас-гитариста, хотя никакого опыта игры у меня не было».
Уже на первых репетициях Джордж был назначен «великим драматургом» и барабанщиком, а Боб — вокалистом, гитаристом и поэтом. Вдохновлённый атмосферой сейшенов, на которые его водила Людмила Харитоновна, Гребенщиков написал ироничную «Элегию», посвящённую длинноволосым поп-фанатам: «Им всё равно, кто будет там играть, пусть мир дружиной там у входа встанет, / Пусть только “квака” первый звук там грянет, они войдут и будут там торчать».
Сегодня исследователям непросто реконструировать творчество раннего «Аквариума». Тем не менее дотошный Шуколюков-Цацаниди нашёл кое-что у себя в архивах. Лютый Джордж, к примеру, сочинял нечто сюрреалистическое — «как обдолбанная сковородка, висит улыбка чёрта», а Гребенщикова тянуло к стилизациям под раннего Вертинского:
Вашим пальцам ставить паруса На волшебной снежно-белой шхуне В голубой коралловой лагуне, Там, где солнце плещется в глаза, Вам, привыкшей к пряной полутьме, Волосы взлохматит свежий ветер, ВасВскоре Гребенщиков решил пригласить Джорджа в гости на примат. Гуницкий долго вертел по сторонам косматой головой и не верил собственным глазам. Его поражало, насколько свободолюбивый образ жизни студентов университета отличался от тухлой стагнации в его мединституте. Именно так Анатолий и представлял себе условную Сорбонну — пусть даже не цветную, а чёрно-белую. В этом здании, расположенном в непосредственной близости от обкома КПСС, можно было меняться пластинками, обсуждать книги, слушать лекции о современном искусстве, а также пить вкусный кофе, приготовленный на импортных кофемашинах.
«В подобном общении и была вполне законченная гармония, — утверждал Джордж. — Золотое сечение жизни в начале семидесятых. Иначе и не скажешь».
Осенью приятели решили посетить концерт группы «Санкт-Петербург» — одной из первых рок-команд, исполнявших песни на родном языке. Как и у большинства местных самодеятельных групп, «игравших Deep Purple круче самих Deep Purple», у «Санкт-Петербурга» не было магнитофонных записей. Но по Ленинграду активно расползались слухи об их зубодробительных концертах, и этот факт будоражил воображение студентов.
Когда спустя много лет я впервые встретился с лидером «Санкт-Петербурга» Володей Рекшаном, он был колюч и немного агрессивен. Как и всякий потомственный ленинградец, Владимир Ольгердович слегка недолюбливал москвичей, но на мои вопросы отвечал чётко и обстоятельно:
«Наш стиль — агрессивно-хаосный и до конца не прочерченный ритм-энд-блюз — был ориентирован на The Rolling Stones — в рамках тех инструментов и того звучания, которые у нас присутствовали. Часть песенного материала сочинялась мной, часть — барабанщиком Колей Корзининым, который в силу своей антропологии ориентировался на красивые баллады. А когда группа распалась, я остался со своим энергетическим хаосом, а Коля — со своей мелодической задушевностью».
Как бы там ни было, овеянный мифами «Санкт-Петербург» ассоциировался у Джорджа и Боба с тем светом в конце туннеля, в направлении которого им и нужно двигаться. Дело оставалось за малым — прорваться на концерт команды Рекшана, который должен был состояться на химфаке ЛГУ.
«Значимым элементом любого концерта являлась проходка, — вспоминал Джордж. — На химфаке мы растерянно торчали во дворе, даже не представляя, как попасть внутрь. К счастью, увидели знакомых, которые повели нас в тёмные закоулки питерских дворов. Подошли к чёрному входу, вышибли какие-то стёкла, ввалились в зал и увидели, как группа “Санкт-Петербург” заканчивала настройку».
В актовый зал, пахнущий влажной половой тряпкой, народу набивалось всё больше, и вскоре зрителям стало нечем дышать. К счастью, Цацаниди встретил приятелей по химфаку, которые нагло курили у приоткрытого окна и с нетерпением ожидали начала мероприятия.
«Настройка продолжалась ещё минут двадцать, — рассказывал Джордж. — Потом к микрофону подошёл хмурый Рекшан и будничным голосом сообщил: “Сегодня наш последний концерт в данном составе… Поскольку барабанщик Коля Корзинин уходит служить в ряды Советской Армии”».