Аквариум
Шрифт:
Шагай полагает, что Зыбь – это исполнительский интерфейс, что бы это ни значило. Типа, ты ей вопрос, она тебе – ответ. Только и то, и другое – из очень специфической области, что, конечно, совершенно лишено смысла.
Каждому по заводной собачке – это ли вершина мысли высшего существа? Этого ли от нас хотят?
– Все? – спросил Гриб.
– Да, – ответил Вотун.
Он сложил бумаги с записями и посмотрел на Гриба. Что-то странное просквозило в его взгляде. Будто ему очень и очень чего-то жаль. То ли того, что Гриб, которого он пестовал все это время, не выказывает нужных способностей. То ли того, все его записи скоро никому
– Ты читать-то умеешь? – спросил Вотун.
– Вроде да, – сказал Гриб. – Помню, что умел.
– Потом, если что, разберешься без меня? – тряхнул бумагами Вотун.
– Не знаю.
Вотун, кивнув, высморкался.
– Ладно, – сказал он. – Теперь об овце. Как мне кажется, это первый такой случай. Ничего похожего у меня в записях нет.
– И что это значит? – спросил Гриб.
– Давай подумаем… – Вотун покашлял, сплюнул зеленью в тряпку. – Вот, зараза! У тебя-то какие-нибудь мысли на этот счет есть?
– Ну, первое, – качнулся на чурбачке Гриб, – если мы фиксируем такое событие, не факт, что оно не случалось раньше. Мы могли не обращать внимания. Или не обладали информацией.
– Мысленно аплодирую.
– А второе, овца, видимо, была слишком опасна, раз ее пришлось уничтожать посредством столь необычного явления.
– Овца?
– Да.
Вотун хмыкнул.
– Это была особенная овца?
– Не заметил, – сказал Гриб, – но, возможно, при жизни…
– Так, давай не будем плодить сущности. При жизни – это уже домыслы. У нас есть событие, будем отталкиваться от него. Что думаю я…
Вотун заглянул в бумаги. Гриб подобрался.
Ему нравилось слушать своего учителя, потому что он не говорил, он клал узорчатую плитку прямо Грибу в голову, и одна секция гладко стыковалась с другой, слово цепляло слово, глупость виделась глупостью, а за предположением прятался смысл.
– Итак, что мы имеем? – спросил Вотун и посмотрел на Гриба. – Мы имеем сплющенную овцу. Важно нам, посредством чего случилась ее смерть? Только в том разрезе, человеческих это рук дело или нет. Понятно, что Эппиль такое провернуть не мог, даже если и набрал бы в Зыби десяток-другой исполнителей. Для Эппиля в подобной смерти овцы нет никакой выгоды. Я попытался было допустить, что интерес Эппиля мог заключаться в том, чтобы будоражить общество, загадывать ему загадки, посредством необъяснимых чудес смущать умы и тем самым распространять свое влияние, только быстро понял, что за такое, скорее, ухватился бы Зепотр, а никак не обычный фермер. Но даже если предположить, что сговор с Зепотром имел место, я не вижу, для какой цели они на это пошли. О том, что в результате молитв был вызван палец Божий, слухи по Жалейке не идут, в монастырь этим не манят и откровений никому не обещают. Да и какое наше общество, чтобы его будоражить? Смех один.
Вотун перевел дыхание.
– Зараза! – сказал он, высморкавшись. – Если бы не гнилая неженка, сам бы к нему сходил. Ты не сказал Эппилю, чтобы овцу не трогал?
– Он хотел отнести ее в Зыбь, – сказал Гриб.
– Жалко.
– Я могу сходить к Эппилю снова. Попросить его…
– Не стоит. Так вот, – Вотун налег на подоконник, – если мы имеем дело с нечеловеческим вмешательством, возникает вопрос: зачем это сделано? При этом я сразу хочу отмести как несостоятельную ерунду то, что, возможно, это было сделано случайно или из развлечения. Мы все-таки говорим о природе существа высшего порядка и, извини, подходить к нему с человеческими
Он улыбнулся.
– Наверное, – сказал Гриб. – Но что это тогда?
– Все очень просто, – сказал Вотун. – Это знак.
– Кому?
– Именно! Кому? Это очень интересный вопрос, и тут есть над чем поразмышлять. Как ты думаешь, Гриб, был ли это знак Эппилю?
Гриб фыркнул.
– Вряд ли! Вот если бы у него из раза в раз овец давили… ну, тогда, может быть.
– Прекрасно! – сказал Вотун. – Действительно, пока нет повторяемости процесса, мы не можем быть уверены в направленности знака. Но пока будем считать его единичным. Тогда для кого он? И здесь вполне логичным будет предположить, что сделан он для тех, чье занятие состоит в том, чтобы следить за ситуацией и происходящим в нашем искусственном мирке. То есть, для тех, мимо кого информация о возникновении нетривиального, чудесного события не прошла бы ни в коем случае.
Гриб напряг спину.
– Для нас?
Об этом он не думал. Ему стало не по себе от мысли, что кто-то шлет ему приветы в виде раздавленных овец.
– Возможно, мы только передаточное звено, – сказал Вотун, шмыгнув носом. – Возможно, информация через нас должна уйти дальше.
– К кому?
Вотун пожал плечами.
– Ну, к тому же Шагаю. Он же строит какую-то машину для общения. Представь, что он присваивает каждому человеку, участвующему в его эксперименте, цифру или букву, и палец, появляясь, выбивает ему текст.
Гриб поежился.
– Ага, каждая буква – одноразовая.
Почему-то он представил Меку, вдавленную в землю так, что и не узнать. Ему захотелось вернуться домой и убедиться, что с ней все в порядке.
– Ну, да, – сказал Вотун. – Но, согласись, что это элегантное решение. Если Голос к нам не проходит, скажем, в силу нашей невосприимчивости, то действия Пальца в таком случае мы сможем расшифровать.
– А если это знак в ином смысле? – спросил Гриб.
– В каком? – удивился Вотун.
– Ну, в том, что это не нам знак. Наладка чего-нибудь. Измерение температуры среды. Проба грунта.
– Интересно, – задумался Вотун. – Ты полагаешь, что мы как в террариуме?
– В формикарии. Я пойду.
Гриб поднялся.
– Ты сам-то как? – спросил Вотун.
– Ничего, – ответил Гриб. – Живу.
– Вроде похудел ты.
– Не знаю. Вряд ли. Жру все, что дают. Я все думаю: мы здесь уже около двух лет, так?
– Ну, по моим подсчетам дней семьсот будет, – кивнул Вотун, высморкавшись в тряпку. – А что?
– За этот срок ведь можно было понять, что мы ни хрена не слышим? – сказал Гриб. – Я бы понял, ты бы понял, Сильм бы понял. А тут все в голову – бу-бу-бу, бу-бу-бу. Будто автомат без людей.
– Автомат? Погоди-погоди, это я запишу. Голос как автоматическая запись. Это да, в этом контексте…
Вотун склонился, зачеркал грифелем. Глядя на мелко трясущиеся на макушке Вотуна волосы, Гриб подумал, что таких версий, навскидку, он может штук десять выдать еще, не сходя с места. Например, Голос – как монолог, слышимый из другой комнаты. Он не для нас. Он – нечто постороннее, а мы просто улавливаем, гадаем, ой, что это значит, ведь как бы про нас, ведь должно быть для нас. Или что Голос – это вовсе не Голос. Это обращение напрямую к подсознанию, а мы довольствуемся той необработанной, закодированной крохотной частью, что перехватывается нами на грани включения-выключения. Или…