Алая лента
Шрифт:
– Пока замечательно, – засмеялась я. – Эти истории в книгах – всего лишь чья-то выдумка.
– Выдумка? Я думаю, что книги – это чья-то правда. – Она помолчала немного. – Нет, ты серьезно? У вас не было книг? Ох, Элла, ты просто не представляешь, что теряешь! Книги – это еда, питье… это жизнь. То есть ты не слышала даже историю о девушке, которая соткала себе платье из звездного света?
– Платье из звездного света? Но как такое возможно?
– Хорошо, – сказала Роза. – Слушай. Давным-давно…
С этого все и началось. С тех пор я не засыпала, пока Роза не закончит очередную историю
Запас историй Розы не иссякал. Она сплетала их буквально из ничего, как прядет свою нить шелкопряд или девушка из сказки превращает солому в золото.
«А я когда-нибудь рассказывала вам уже о?..» – так обычно начинала свои истории Роза, и за этим следовал сумасшедший каскад небылиц. Например, о жизни самой Розы в графском дворце, где на завтрак подают варенные всмятку яйца на подставочках из чистого золота. В историях Розы люди танцевали до утра при свете сотен канделябров и спали в огромных, как лодки, кроватях, укрываясь шелковыми пуховыми одеялами. Стены дворца были сделаны из книг, а шпили башен задевали луну.
– …и по парку бродят единороги, а рядом стоят фонтаны, бьющие шипучим лимонадом, да? – ехидно перебивала я.
– Какая же ты глупая, – говорила Роза в ответ.
Тем летним вечером Роза рассказывала свою историю все три часа, что мы были заперты в мастерской.
Снаружи доносилась тяжелая поступь сотен ног – бух, бух, бух! – а мы затерялись в мире, где королевы сами пекут пироги, и лимонные деревья разговаривают. Я даже не помню, что еще происходило в той истории. Там были великаны, которые охотились за королевой, а она убегала с перепачканными мукой руками. Еще я помню, что лимонные пироги на вкус как солнечный свет и слезы, и в них спрятаны кольца королевы, которые искали, но никак не могли найти великаны. А еще в той сказке была принцесса, которая спряталась на дереве, и великаны сначала не могли ее найти, но потом все-таки унюхали и утащили ее в свое унылое логово без деревьев и травы.
– Совсем как здесь, – пробормотала Франсин.
Но история не была грустной. В какой-то момент Франсин расхохоталась до слез: «Прекрати! А то я сейчас описаюсь!» В другой раз даже Марта улыбнулась, прикрыв рот ладонью. И я впервые поняла, что она такой же человек, как и все мы. Даже надзирательница в дальнем конце комнаты слушала нас и иногда ухмылялась.
А потом неожиданно Роза объявила:
– Конец.
– Нет, нет, нет! – запротестовали все.
– Тсс, – сказала Шона. – Слушайте.
Тишина.
Надзирательница подошла к входной двери и приоткрыла ее.
– Все чисто! – крикнула она. – Все на выход! Живо! Пошли!
Мы побежали на плац, лавируя среди вещей, брошенных проходившими здесь людьми. Грязный носовой платок. Канареечного цвета перо из чьей-то шляпы. Успевший слегка запылиться крохотный ботиночек с детской ноги.
Той ночью, когда мы стояли по пять в ряд, не было ни звезд, ни луны, ни неба. Биркенау был похоронен в дыму. Я чувствовала на языке привкус пепла,
– Роза… – позвала я в темноте. Наш барак в ту ночь был переполнен, в нем совершенно нечем было дышать. Солома, на которой мы лежали, казалась по-особому горячей и жесткой. – Роза, ты не спишь?
– Нет, – шепнула она в ответ. – А ты?
– Тссс! – шикнула лежавшая рядом с нами костлявая женщина.
Мы с Розой придвинулись еще ближе, чтобы разговаривать еще тише.
– Это была хорошая история, – шепнула я. – Из тебя вышла бы хорошая писательница.
– Моя мама, – ответила Роза, – действительно хорошо пишет. Можно даже сказать, что она знаменита. Поэтому нашу семью и арестовали, она не боялась публиковать книги, в которых писала правду, а не то, что Они хотят слышать.
Я хотела спросить про арест, но не успела, потому что Роза моментально продолжила:
– Я была бы счастлива уметь писать хотя бы вполовину так же хорошо, как она. Что насчет тебя?
– Меня? Писать? Это смешно. Я шью.
– Да нет, что начет твоей мамы.
– О, знаешь, мне нечего сказать о ней.
– Не может быть, – возразила Роза.
Я на самом деле мало что могла вспомнить о своей матери.
– Когда я была еще совсем маленькой, моя мама устроилась на большую швейную фабрику. Никто не говорил мне о моем отце, но я думаю, что он был каким-то небольшим начальником там. Я никогда его не знала. Женаты они не были. Кстати, представляешь, на той фабрике были машины, которые могли за раз кроить сразу двадцать сложенных вдвое слоев шерстяной ткани?
– Твоя мама, Элла… – напомнила Роза.
– Меня вырастила бабушка. Швейную фабрику перевели в другой город, и все, кто работал на ней, тоже должны были переехать или лишиться работы. Сначала мама приезжала навестить нас каждые пару недель. Затем каждые пару месяцев. Потом просто стала присылать деньги. А когда началась война, фабрика начала шить военное обмундирование, и работникам перестали платить зарплату. Ну а дальше… Дальше ты все знаешь, – пожала я в темноте плечами.
Я действительно немногое знала об этом.
В темноте меня обняла пара тонких рук.
– Ты чего? – не поняла я.
– Ничего, – еще крепче обняла меня Роза. – Просто проверяю, как далеко могу вытянуть руки.
Позднее той же ночью одна женщина, лежавшая на нижнем ярусе, начала плакать – сначала тихо, затем все громче, все истеричнее.
– Почему я, почему я, почему я? – причитала она. – Что я такого сделала, чтобы оказаться здесь?
– Замолчи! – крикнула Балка из своего огороженного угла в конце барака.
– Не хочу я молчать! – закричала женщина. – Я хочу домой! К мужу и детям! Почему Они пришли за нами? Что мы такого сделали?
– Заткнись, я сказала! – прогремела Балка.
Но женщину было уже не остановить. Она визжала, визжала и визжала так, что, казалось, сейчас лопнут барабанные перепонки. Роза в темноте нашла мою руку и сжала ее.
Балка не выдержала. Скинула женщину на пол и встряхнула.
– Ты здесь ни при чем! Это Они. Им нужно кого-то ненавидеть. Убивать. Для Них мы все преступницы.