Алая мантия
Шрифт:
– Теперь она их дочь и мать их внука.
– Укрывая еретичку, брат, ты взваливаешь тяжкое бремя на мою совесть.
– Ты имеешь в виду, что твой долг – выдать ее?
– Да, это долг сына Святой Церкви.
Бласко стиснул кулаки.
– Нет, Доминго! – крикнул он. – Ты не можешь так поступить!
– Иногда исполнение долга бывает мучительным, – заметил Доминго.
Бласко остановился и недоверчиво посмотрел на брата:
– Никогда не думал, что подобная мысль может прийти тебе в голову.
– Я священник и обязан
– Ты же знаешь, Доминго, что делают с еретиками!
– Их убеждают обратиться к истинной вере.
– Убеждают! – воскликнул Бласко. – В Париже я видел избиение гугенотов в Варфоломеевскую ночь, но я знаю, что испанское убеждение еще более жестоко, чем французская бойня.
– Что с тобой стало, Бласко? Ты не тот брат, которого я знал раньше.
– Да, я изменился. Рассказать, что меня изменило? Та страшная ночь в Париже и следующий день. Иногда я думаю, что мне следовало пожертвовать жизнью, защищая еретиков – не только Жюли, а всех, дабы смыть с католиков их ужасный грех.
– Ты безумен, Бласко!
– Я говорю странные вещи. Никогда не говорил их раньше и даже не думал о них, пока не увидел тебя в твоем одеянии священника, с холодным и аскетичным лицом. Святая Дева, ну почему мы не можем жить в мире друг с другом? Почему моя мать должна враждовать с моей женой из-за нашего сына? Почему наши альгвасилы уводят по ночам еретиков… я даже не осмеливаюсь думать куда? Почему французские католики убивали на парижских улицах невинных детей? Я спрашиваю тебя: почему?
– Ты лишился рассудка, Бласко.
– Прости, брат. Не знаю, что на меня нашло. Я выдал себя. Если в этом доме есть человек, на которого ты обязан донести, так это твой брат Бласко.
– Твой долг – отвратить жену от ереси, – сурово произнес Доминго.
– Я позабочусь о ее спасении, брат, – ответил Бласко.
Доминго кивнул, по-своему расценив слова брата. Но Бласко понимал, что ему нужно быть крайне осторожным. Он давно не видел своего брата, а со временем люди меняются. «Я не позволю им забрать у меня Жюли, – думал он. – Скорее я убью ее и себя, чем она попадет им в лапы. Каждую ночь я буду рядом с ней – ибо они всегда приходят ночью – и при первых же признаках опасности собственноручно задушу ее подушкой, а потом воткну себе в сердце нож. Они ее никогда не получат!»
Бласко и Доминго направился к часовне.
– Я останусь здесь и помолюсь, – сказал Доминго. Бласко кивнул и двинулся к дому.
Он был напуган. Вместо брата домой вернулся чужой человек.
– Я должен поговорить с тобой, – сказал Бласко Жюли.
Она обернулась и посмотрела на него. Он подумал, что время было к ней жестоко. Очарование молодости исчезло, и жизнь ничего не дала ей взамен. Бедная Жюли! Она потеряла отца и брата, а теперь у нее не осталось ничего, кроме мужа, которого она не любила, ребенка, которого свекровь пыталась у нее отобрать, и верований, которые грозили ей пытками
– Жюли, – мягко произнес Бласко, – теперь тебе придется быть особенно осторожной. Уже пошли разговоры.
– Какие разговоры?
– Сплетни среди слуг. Сегодня, как тебе известно, я ездил навестить донью Марину. Она слышала эти разговоры и предупредила меня.
– Понимаю, – сказала Жюли. – Думаешь, кто-то меня выдал?
– Пока что нет. Но ты должна быть более осмотри тельной.
– Я никогда не отрекусь от моей веры. Если меня схватят, то я готова нести и этот крест.
– Тебя никогда не должны схватить, Жюли!
– Если бы такое случилось, это было бы лучше для тебя. Меня убьют, и ты, наконец, освободишься от чувства ответственности.
– Да, но если заберут тебя, опасности подвергнется вся семья.
Жюли горько усмехнулась. В душе у нее скопилось много горечи. Она не любила Бласко, но следила ревнивыми глазами за его связями с другими женщинами. «Я делаю для тебя, что могу, – пытался объяснить он, – но я не в состоянии стать другим человеком».
Впрочем, Жюли находила утешение, думая о своих страданиях.
– Ну конечно, ты думаешь не обо мне, а обо всех остальных.
– Мой отец богат, Жюли, и если нас разоблачат, у нас отберут наши земли и виноградники.
– Вот какова твоя Святая Церковь! Она погрязла во зле! Я благодарна Богу за свою веру и никогда от нее не откажусь.
– Жюли, неужели мы не можем постараться больше понять друг друга?
– Каким образом? Ты другой веры. Это непреодолимый барьер.
– Да ведь вера почти одна и та же! Разве мы оба не верим в Иисуса и разве Иисус не говорил: «Любите друг друга»?
– Ты веришь в то, что хлеб – тело Христово.
– Какое это имеет значение? Неужели недостаточно, если мы будем любить и понимать друг друга?
– Ты даже не добрый католик, – сказала Жюли. – Все время говоришь о любви. Какое отношение имеет к религии любовь? Да и что у тебя за религия, которая позволяет тебе прелюбодействовать снова и снова, а потом ходить к своему священнику и говорить: «Отец мой, я согрешил». – «Хорошо, сын мой, прочти несколько раз «Богородицу», и это смоет твой грех».
– Нет смысла это обсуждать. Я могу только умолять тебя соблюдать осторожность.
В комнату вошла донья Тереса.
– Ребенок уже в постели? – осведомилась она. – Еще рано.
– Я подумала, что ему лучше лечь пораньше… ведь в доме его дядя.
– По-твоему, дядя способен ему повредить?
– В этом доме достаточно других, которые стараются ему повредить.
Потеряв терпение, Бласко оставил их и вышел из дома.
Как это часто случалось, ноги сами привели его к часовне. Если бы он снова был молод! Если бы он мог снова выйти из-за деревьев и увидеть смуглокожую цыганку, стоящую на выступе и заглядывающую в окно! Если бы можно было вернуть прошлое!