Алая нить
Шрифт:
За свою многолетнюю практику Курт Браухт уличал и одних, и других, и третьих. Но с тем, что он увидел сегодня, смотрителю раньше сталкиваться не приходилось. Он никак не ожидал, что кто-то рискнет облапошить его в тот момент, когда погода заставляет рассосаться очередь у подъемника, а каждый решившийся пройти оказывается лицом к лицу с охраной.
Сейчас он сказал бы, что девушка с первого взгляда показалась ему странной. И если сразу Курт не мог объяснить, чем именно она отличалась от других, то теперь, глядя вслед удаляющемуся по тросу стакану, он понимает: у девушки нет лыж. То есть сначала это не выглядело чем-то необычным. Она поднялась по ступенькам, смерила его невыразительным взглядом и встала у турникета, изучая,
«Ничего страшного, – успокаивает себя Курт, – в конце концов, сорок евро за целый день катания по склонам и столько же – только за панораму снежных вершин – цена неравнозначная». Ски-пасс так и называется потому, что служит пропуском для катания на лыжах. Дамочка на них явно становиться не собирается, значит, и билет ей ни к чему. А что она, собственно, намеревается там делать?»
Курт подходит к краю посадочной площадки и в задумчивости смотрит на горы. Тяжелые синие тучи все ниже. Совсем скоро они положат свою ношу на макушки трасс, туман могучей поступью захватит в свой плен разноцветные флажки, нашептывая им страшную сказку о приближающемся снегопаде. Через какой-нибудь час подъем прекратится, фуникулер будет работать только на спуск – и этой мадемуазели, хочет она или нет, придется вернуться и встретиться со смотрителем лицом к лицу.
11
Затылку стыдно. Он чувствует на себе гневный взгляд обманутого смотрителя и очень старается отправить вниз подобие сожалеющих волн. Оборачиваться Соня не решается: у охранника и так было достаточно времени, чтобы ее запомнить, а позволять ему лишний раз любоваться на себя она не хочет. О том, как спускаться, Соня пока не задумывается. У нее нет плана. План есть у тех, кто прислал ей по Интернету строгие инструкции, которым она должна неукоснительно следовать, иначе ее грозят оставить без денег.
Первым пунктом значилось прибытие в Ишголь. Здесь не возникло никаких затруднений. Зальцбургский поезд доставил Соню до Инсбрука, где она пересела в электричку, следующую к Боденскому озеру. Соня вышла в Тироле на вокзале Ландека и устроилась в теплом автобусе, курсирующем по долине Панцнау. У нее было достаточно времени для сомнений в перспективности своей авантюры. Ей не давали никаких гарантий. Ей не хватило твердости для того, чтобы вступить с покупателями в переговоры и попросить аванс, хотя она догадывалась, что серьезные мошенники никогда не забудут себя обезопасить. Соню явно никто не считал бывалым преступником: ей пообещали перечислить деньги на открытый благотворительный счет после получения партитуры, и она поверила, надеясь на порядочность тех, кто заключил с ней сделку. Конечно, она не переставала размышлять о возможности обмана. Думала об этом в автобусе, думала, приближаясь к фуникулеру Сильвреттабан в центре города, думала, думала, думала… Но придумать ничего не могла.
Оказалось, сообразить что-то, и немедленно, просто необходимо. Следующим шагом в инструкции был подъем к вершине Центральной зоны катания Идальп, но вежливая австрийская служащая, обычно снабжающая недешевыми ски-пассами всех желающих, с сожалением сообщает Соне, что в ближайшие несколько часов продавать билеты на сегодня она не будет, так как надвигается непогода. Те, кто приобрел карточки заранее, все еще могут подняться, однако смысла в этом она
Соня поднимает глаза к небу и ежится. Небо зловеще чернеет, словно в насмешку. «Было бы странно, если бы природа благоволила тому, что я собираюсь предпринять», – объяснила себе настроение высших сил историк, «пишущая рукой Моцарта».
Некоторое время она крутится у входа на подъемник, робко спрашивая у немногих смельчаков, кто все же намеревается подняться в горы, не согласится ли кто-нибудь продать ей свою карточку. Собственно, получить что-либо еще кроме недоуменных отказов она и не рассчитывает. Соня примиряет себя с мыслью, что для большой аферы ей придется прибегнуть к малюсенькому обману, торжественно обещает себе обязательно внести в кассу цену билета по возвращении и отправляется усыплять бдительность охраны.
Наконец она позволяет себе развернуться внутри кабины. Смотритель остался далеко внизу – и уже не сможет ни помешать прибытию на Идальп, ни смутить укоряющим взглядом. Соня смотрит вниз. Отсюда, с полуторакилометровой высоты, все кажется крохотным – деревья, машины, дома, дороги, вся земля. И от этой всеобщей ничтожности проблема, что неотступно следует за Соней, что тащит ее вверх, что не позволяет возвратиться назад, разрастается внутри громадными, кривыми ветвями омерзения к самой себе. Оставшийся внизу мир кажется узким и мелким по сравнению с той драмой, что должна разыграться под небесами.
Соня разворачивает листок, чтобы еще раз свериться с указаниями неведомого заказчика. До назначенного времени – еще целый час, который велено провести за резным деревянным столиком кафе в горной гостинице. И съеденный кусок ничем не примечательного яблочного штруделя покажется ей самым вкусным, и необычайно ароматной станет чашка двойного эспрессо – последнего напитка, который она выпьет, оставаясь честным человеком.
12
– Собакой быть, конечно, хорошо, но женщиной все же лучше, – Катарина щелкает спящего на соседней подушке Барни по носу. – Скучная у тебя жизнь, малыш: поесть, поспать, погулять, поиграть – одни инстинкты. Ни сомнений, ни раздумий и ни мысли. С одной стороны – обзавидоваться, а с другой, ты уж меня извини – и врагу не пожелаешь. Нет ничего лучше эмоций, потому что пока они есть… А знаешь ли ты, что это значит? Что происходит, пока они существуют, пока человек что-то чувствует? – Катарина садится в кровати, обнимает сонную собачью морду и ласково треплет: – Это значит, что я живу, понимаешь? Я живу, я не умерла, я есть. Я думала, что меня нет, а я есть.
Катарина вскакивает с постели и останавливается перед любимым зеркальным шкафом. На нее смотрит та же утомленная невзгодами женщина средних лет. Насыщенные краски немного поблекли, яркий теплый цвет лица давно уступил место мрачным холодным оттенкам. Все еще стройная фигура тронута увяданием. И все же… В отражении такой родной, но вместе с тем незнакомой Катарины появилась какая-то неведомая, давно и, казалось, безвозвратно потерянная необъяснимая легкость.
– Я есть! – удовлетворенно повторяет женщина и снова обращается к собаке, глядя в зеркало на развалившегося на кровати лабрадора: – А раз уж я есть, значит, пора поесть. Ты со мной? – приглашает она Барни, надевая халат и открывая дверь спальни.
Собака спускается за хозяйкой. Если бы лабрадоры умели размышлять, то голова Барни определенно была бы занята построением гипотез относительно хорошего настроения хозяйки, которая вместо утренних слез неожиданно предпочла веселую песенку.
Насвистывая незатейливую мелодию, Катарина идет к кухне. Последние пять минут тишины: крохотная чашечка кофе, кусочек сыра и несколько заметок из утренней газеты – ее ежедневный маленький праздник. Спустя мгновения она повернет внутри себя невидимый рычаг, включит скорость и начнет выпускать пары: