Алая роза Тюдоров
Шрифт:
– А, Кромвель, – Суррей становился смелее с каждой минутой, – снова прячешься, боишься впасть в немилость? Все истинные пэры внизу, рядом с королем.
– Тогда мне ясно, почему ты здесь, а не с ними. – Кромвель говорил с Сурреем не повышая голоса, точно так же, как он в свое время разговаривал с Дини.
– А ты почему наверху, несчастный выскочка? – Суррей чуть не трясся от злобы. – Да потому что у тебя в венах ни капли благородной крови. Ты… ты…
– Слушаю тебя, Суррей. – Кромвель на секунду затих. – Кажется, у тебя сложности с речью? Избыток голубой крови дурно сказывается и
– Ты не смеешь!
– Тебе, Суррей, лучше идти. И побыстрее. А не то я кликну своих молодцов.
Дини представила себе испуг, проступивший на лице молодого человека. Тем не менее Суррей храбрился.
– Твой конец близок, Кромвель, – бросил он на прощание, и Дини услышала, как захлопнулась дверь. Впрочем, от страха он совершенно забыл про Дини, которая так и осталась сидеть под столом, прислонившись спиной к стене.
Она ждала одного – когда уйдет Кромвель, от всей души надеясь, что тот не знает о ее присутствии. Но у графа Эссекса был хороший слух и он отлично уразумел, к кому обращался Суррей.
– Мистрис Дини, теперь вы можете вылезать. Дини испугалась по-настоящему. Суррея она знать не знала, зато отлично догадывалась, на что способен Кромвель. Он обрек на мучения Кита, подняв один только палец. Поэтому Дини молчала. Конечности отказывались ей повиноваться.
– Прошу вас, мистрис. Бояться нечего.
– Да, хорошо, – пролепетала Дини.
– Вылезайте, а то я позову кого-нибудь из своих людей и вам помогут.
Делать нечего, Дини полезла из-под стола, путаясь в юбках и скатерти. Кромвель, хмыкнув, подошел к столу и приподнял скатерть. Это было похоже на помощь.
Некоторое время министр и придворная дама королевы просто смотрели друг на друга и молчали. Дини при этом думала, что Кромвелю ничего не стоит ее убить. А потом убить Кита, который сидит сейчас в Большом зале. Она молила Бога, чтобы Кит не отправился разыскивать ее, чтобы он не заметил отсутствия в зале Кромвеля.
– Что вы здесь делаете? – поинтересовался Кромвель.
Дини заморгала. Ее поразила будничность этого вопроса. За ней могло скрываться что угодно – и очередная угроза, и новейший коварный план.
– Повторите, пожалуйста, я не расслышала вопроса, – промямлила она, стараясь выиграть время.
– Сейчас в Большом зале, как обычно, идет пир. Как всегда, там находится король. – Кромвель выпрямился. – Возможно, вы забыли, что между нами заключен своего рода договор? Так вот объясните мне, отчего вы не сидите рядом с Генрихом, а крадетесь куда-то по темным дворцовым коридорам?
Дини лихорадочно соображала, что сказать Кромвелю, дабы не подставить себя и Кита под новый удар могущественного министра. И вдруг она решила, что самое лучшее – это сказать правду.
– Я пыталась найти кухню, – сообщила она, потупив глаза.
– Кухню? – Удивлению Кромвеля не было конца. Девушка кивнула:
– Я знаю, как приготовить одно блюдо, которое наверняка понравится королю. Это блюдо называется «пончики».
– А где Гамильтон?
– Внизу. Он следит за игрой этих бездарных актеришек.
– И он позволил вам отправиться на поиски кухни
– Нет. – Дини отрицательно покрутила головой. – Он-то считает, что я в туалете. Дело в том, что эта мысль только что пришла мне в голову. Сидя за столом, я видела, как его величество отвлекся от общества Кэтрин Говард для того, чтобы вкусить сладостей, и подумала, как, должно быть, понравятся королю мои пончики. Поэтому я решила потихоньку пробраться на кухню и рассказать Шольценбергу…
– Шольценбергу?
– Это повар королевы. Так вот, я подумала, что… Кромвель поднял руку:
– Достаточно, я понял. – Он перевел взгляд на одинокую свечу, стоявшую на столе, и так глубоко задумался, что, казалось, забыл о существовании молодой женщины. Некоторое время он, судя по всему, совещался с единственными своими советниками – собственными мыслями.
Дини не слишком понравилось молчание Эссекса. Она отлично понимала, что он размышляет, а размышления Кромвеля всегда бывали чреваты злом.
– Позвольте мне задать вам вопрос, – решилась Дини. Ей хотелось любой ценой прервать зловещее молчание графа.
Кромвель удивился и минуту, которая показалась Дини вечностью, всматривался ей в лицо. Затем, коротко кивнув, разрешил говорить.
– В течение последних нескольких дней вы ослабили свой контроль над нами с Китом, а ведь лишь неделю назад вы едва его не убили…
– Вы что же, желаете, чтобы я завершил начатое? – холодно усмехнувшись, произнес Кромвель.
– Ни за что! – выдохнула Дини. – Просто хотелось бы знать, чего ожидать от вас в дальнейшем. Иначе я сойду с ума…
Кромвель наклонился к Дини поближе, и его черные глаза засверкали. Дини едва не закричала, когда заметила, как Кромвель тянет к ней руку. Впрочем, рука Эссекса благополучно миновала девушку и вцепилась в свечу, стоявшую на столе.
– Пойдемте со мной, мистрис, – велел он.
На этот раз девушка не почувствовала в голосе министра угрозы, которая обычно скрывалась за каждым его словом.
Кромвель повел ее в дальний конец комнаты. Зябкое пламя свечи выхватывало из темноты предметы обстановки – комод, укладку, рабочий стол, покрытый шитым золотом гобеленом и заваленный бумагами. Повинуясь жесту Кромвеля, она посмотрела на тяжелые бронзовые подсвечники, бутылочки с разноцветными чернилами и стаканчик с гусиными перьями. Кроме того, увидела огромную печать, изготовленную из золота или меди. Рядом стояла серебряная коробочка с песком, который использовался как промокашка. Наконец Дини поняла, что она в святая святых Кромвеля – рабочем кабинете.
– Эти документы должны аннулировать брак Генриха с королевой Анной Клевской и одновременно послужить ей пропуском на плаху. В сущности, они почти готовы – недостает всего нескольких подписей, которые, впрочем, легко купить.
Дини не могла произнести ни слова, и Кромвель продолжил свои страшные откровения:
– Дело, однако, в том, что за последние несколько дней отношение короля к этой женщине… скажем так, переменилось. Мои люди донесли, что это произошло после того, как вы, мистрис, наболтали его величеству о чрезвычайной доброте голландки, о том, как она трогательно ухаживала за больным Гамильтоном.