Албанская девственница
Шрифт:
— Что-то ремонтируют. А может, домоуправление чудит. По-моему, с ними часто такое бывает. К счастью, плита у нас газовая. Пока у нас есть газовая плита, мы смеемся над их причудами. Мне только жалко, что нельзя ставить музыку. Я собиралась послушать старые политические песни. «Прошлой ночью мне снился Джо Хилл», — насмешливо пропела она. — Знаете ее?
Да, я знала эту песню. Дональд иногда исполнял ее, будучи в подпитии. Обычно «Джо Хилла» пели люди с определенными — нечеткими, но различимыми — политическими воззрениями, но я решила, что Шарлотта — не тот случай. Ею двигали не воззрения, не принципы. Она шутила о том, что другие воспринимали
Гюрджи тем временем начал показывать мне книги. С чего это началось? Вероятно, с моего замечания о том, как много их в этой квартире — я сказала что-то такое вслух, споткнувшись о стопку книг после возвращения из туалета. Гюрджи стал подносить мне книги в переплетах из сафьяна — может, настоящего, а может, поддельного, откуда мне было знать? — с мраморными обрезами, расписанными акварелью фронтисписами, гравюрами. Сперва я решила, что от меня ожидают просто восхищения, и восхищалась каждой книгой по очереди. Но потом различила упоминание о деньгах — кажется, это была первая членораздельная речь, что я услышала от Гюрджи.
— Я продаю только новые книги, — сказала я. — Эти книги — замечательные, но я в них совершенно не разбираюсь. Это абсолютно другой бизнес.
Гюрджи помотал головой, словно показывая, что я его не поняла и он сейчас непременно объяснит мне все с самого начала. Он повторил цену, уже настойчивей. Может, решил, что я с ним торгуюсь? А может, просто назвал цену, которую сам заплатил за эти книги. Может быть, мы ведем гипотетическую дискуссию о том, за сколько эти книги можно продать, а не о том, что я должна их купить.
Я все время говорила то «да», то «нет», стараясь как-то чередовать эти два ответа. Нет, я не могу взять эти книги для продажи в своем магазине. Да, они очень хороши. Нет, честное слово, я прошу извинения, но я не могу об этом судить.
— Живи мы в другой стране, Гюрджи и я, мы могли бы что-нибудь делать, — говорила в это время Шарлотта. — Или даже если бы в этой стране существовала хоть какая-то киноиндустрия. Вот что я хотела бы делать. Работать в кино. В массовке. А может, мы недостаточно сливаемся с толпой, чтобы сниматься в массовке — может, нам нашли бы и небольшие роли. Насколько мне известно, у актеров массовки должна быть заурядная внешность, чтобы их можно было использовать в разных фильмах. А мы с Гюрджи запоминаемся. Особенно Гюрджи — такое лицо может пригодиться в кино.
Она не обращала внимания на идущий параллельно с этим диалог, но все время обращалась ко мне, время от времени снисходительно качая головой — словно желая показать, что поведение Гюрджи кажется ей забавным, но, может быть, отчасти невежливым. Мне приходилось отвечать ему тихо, в сторону, продолжая кивать в ответ на реплики Шарлотты.
— Да, вам стоит отнести их в «Антикварную книжную лавку». Да, это очень хорошие книги. Я не занимаюсь такими книгами.
Гюрджи не клянчил и не подлизывался. Скорее повелевал. Казалось, он отдает мне приказы и будет обо мне чрезвычайно низкого мнения, если я не повинуюсь. В смятении я налила себе еще желтого вина, прямо в немытый стакан из-под шербета. Это, похоже, было неприкрытым оскорблением. Гюрджи заметно рассердился.
— Вы можете себе представить современные романы с иллюстрациями? — спросила
Я пошла домой с головной болью и ощущением собственной зияющей неадекватности. Я просто-напросто ханжа — в том, что касается приема гостей вперемешку с попытками им что-нибудь продать. Похоже, я вела себя невежливо и разочаровала хозяев дома. А они разочаровали меня. Зачем они вообще меня приглашали, спрашивается.
Я тосковала по дому и Дональду — из-за «Джо Хилла».
Еще я тосковала по Нельсону — из-за выражения на лице Шарлотты, которое я заметила, уходя. У нее был предвкушающий и довольный вид, и я знала, что причиной тому — Гюрджи, даже если и не хотела в это верить. Я догадывалась, что — после того, как я спущусь по лестнице, покину здание и выйду на улицу, — некий жаркий, жилистый, скользкий, смуглый, непристойный старый зверь, битый молью, но неотступный престарелый тигр прыгнет среди книг и грязных тарелок и совершит привычное упоительное буйство.
Через день или около того я получила письмо от Дональда. Он просил развода, потому что хотел жениться на Хелен.
Я наняла продавщицу, студентку — сидеть в магазине пару часов в день после обеда, освобождая мне время на походы в банк и заполнение всяких бумажек. Увидев ее в первый раз, Шарлотта подошла к прилавку и похлопала по стопке выложенных на него книг, рассчитанных на быструю продажу.
— Вот это нынче советуют офис-менеджеры читать своим шестеркам? — спросила она. Девушка-продавщица осторожно улыбнулась и промолчала.
Шарлотта была права. Книга называлась «Психокибернетика»; в ней объяснялось, как вырабатывать позитивный имидж.
— Ты правильно поступила, что наняла ее вместо меня, — сказала Шарлотта. — Она гораздо бойчей на вид и не будет разевать пасть, отпугивая покупателей. У нее не обнаружится мнений.
— Я должна вам кое-что рассказать об этой женщине, — сказала продавщица, когда Шарлотта ушла.
«Эта часть не представляет интереса».
— Что значит «не представляет интереса»? — переспросила я. Но мысли мои были далеко. В этот день, день моего третьего визита в больницу, я слушала окончание рассказа Шарлотты, но думала о книге, которую заказывала специально и которая не пришла. Книга о средиземноморских круизах. Еще я думала о нотариусе, которого нашли с проломленной головой накануне вечером, в его конторе на Джонсон-стрит. Он не умер, но возможно было, что он потеряет зрение. Грабеж? Или месть, ярость, связанная с какой-то частью его жизни, о которой я не догадывалась?
Из-за всей этой драмы и смятения город стал казаться мне одновременно более обычным и менее досягаемым.
— Конечно, мне интересно. Это завораживающая история.
— Завораживающая, — жеманным тоном повторила Шарлотта. Сморщилась и стала похожа на младенца, отрыгивающего очередную ложечку кашки. Глаза, все еще устремленные на меня, словно выцветали, теряя детскую, яркую, настойчивую голубизну. Каприз сменялся отвращением. Яростное отвращение и невыразимая усталость читались на лице Шарлотты; такое лицо люди иногда показывают зеркалу, но друг другу — почти никогда. Может, потому, что какие-то такие мысли уже бродили у меня в голове, мне пришло в голову, что Шарлотта может умереть. В любую минуту. В эту минуту. Сейчас.