Албанская девственница
Шрифт:
Выйдя из нашего дома, он тут же направился в квартиру молодой вдовы, что трудилась в его клинике на должности секретарши. В письме, которое Дональд написал мне впоследствии, он объяснял, что видел в ней лишь друга до той самой ночи, когда его внезапно осенило, какое наслаждение — любить добрую, разумную, неперекореженную женщину.
Сильвии надо было на работу к одиннадцати утра. Нельсон обычно провожал ее до больницы — машины у них не было. Но сегодня она заявила ему, что охотней пройдется по улице в обществе скунса.
Так мы с Нельсоном остались вдвоем. Сцена вышла гораздо короче, чем я ожидала. Нельсон был мрачен, но явно испытывал облегчение. Я же думала о том, как рассыпаются в прах романтические представления о непреодолимой силе, тянущей людей
Мы прилегли на кровать поговорить о своих планах и вместо этого занялись любовью — по привычке. Среди ночи Нельсон проснулся и решил, что ему лучше уйти вниз, к себе в спальню.
Я встала в темноте, оделась, собрала чемодан, написала записку, дошла до телефона-автомата на углу и вызвала такси. Я уехала в Торонто поездом, который отправлялся в шесть утра, а там пересела на поезд до Ванкувера. Ехать по железной дороге дешевле, если пассажир готов провести три ночи в сидячем положении, как я.
И вот я сидела печальным расхлябанным утром в вагоне поезда, который как раз спускался по крутым склонам каньона Фрейзера в промозглую долину реки Фрейзер, где дым висел над волглыми домишками, бурыми лозами, колючими кустами и жмущимися друг к другу овцами. Переворот в моей жизни пришелся на декабрь. Рождество для меня отменили. Вместо зимы с сугробами, сосульками и бодрящими метелями мне выдали расплывчатый сезон дождя и слякоти. Я страдала от запора. Я знала, что у меня дурно пахнет изо рта. У меня затекли руки и ноги, и я окончательно пала духом. И не подумала ли я тогда: «Разве не глупо менять одного мужчину на другого, если по большому счету самое важное в жизни — возможность выпить нормального кофе и чтобы было где вытянуть ноги?» Не подумала ли я тогда, что даже окажись Нельсон сейчас рядом со мной, он превратился бы в серолицего незнакомца, чье уныние и беспокойство лишь усугубляют мое уныние и мое беспокойство?
Нет. Нет. Нельсон для меня всегда останется Нельсоном. Его кожа, его запах, его глаза, словно толкающие взглядом, для меня не изменились. Почему-то при мыслях о Нельсоне мне в первую очередь приходила в голову его внешность, а при мыслях о Дональде — его внутренние трепетания, его сочувствие, его выработанная доброта и тщательно скрываемая неуверенность, о которой я выведывала хитростью и пилежкой. Если бы я могла собрать воедино свою любовь к этим двоим и устремить его на одного человека, я была бы счастливой женщиной. Если бы я могла любить всех людей в мире так же досконально, как любила Нельсона, и так же спокойно, платонически, как я теперь любила Дональда, я была бы святой. Но вместо этого я нанесла двойной удар — как предательница и блудница.
Вот мои постоянные покупатели, ставшие чем-то вроде друзей: женщина средних лет, сертифицированный бухгалтер, предпочитавшая, однако, книги вроде «Шесть философов-экзистенциалистов» и «Смысл смысла»; государственный служащий из аппарата провинции, который заказывал роскошные дорогие порнографические издания, о каких я раньше и не знала (изысканные сплетения в стиле восточных гравюр или этрусских ваз казались мне вычурными и неинтересными по сравнению с простыми, действенными ритуалами, которые были в ходу у нас с Нельсоном и которых мне так не хватало); нотариус, живущий в комнатах позади своей конторы в начале Джонсон-стрит («Я живу в трущобах, — сказал он мне. — Иногда по ночам мне кажется, что сейчас из-за угла высунется здоровенный мужик и заорет: „Стелла-а-а-а!“»); и наконец, женщина, которую, как я позже узнала, звали Шарлоттой — нотариус прозвал ее «герцогиня». Все эти люди не питали особой симпатии друг к другу; в самом начале я попыталась разговорить бухгалтершу с нотариусом, но ничего не вышло.
— Терпеть не могу особ женского пола с морщинистыми накрашенными лицами, — сказал нотариус в свой следующий визит. — Надеюсь, сегодня она у вас не притаилась где-нибудь за углом.
Бухгалтер в самом деле чересчур ярко раскрашивала свое худое, интеллигентное, пятидесятилетнее
Бухгалтер же сказала, словно догадавшись о критических замечаниях в свой адрес и мужественно сбрасывая их со счетов:
— У меня создалось впечатление, что этот человек несколько поверхностен.
«На этом я, пожалуй, закончу попытки сводничать, — написала я Дональду. — И вообще, кто я такая, чтобы решать судьбы людей?» Я писала Дональду все время — про магазин, про город и даже про свои собственные трудно выразимые чувства, как могла. Дональд жил с Хелен, секретаршей. Я также писала Нельсону, который, возможно, жил один (а возможно, и нет) или воссоединился с Сильвией (а возможно, и нет). Я, впрочем, не думала, что он с ней воссоединился. Я полагала, что она считает определенное поведение непростительным и разрыв — окончательным. Нельсон переехал. Я нашла его новый адрес в лондонском телефонном справочнике в городской библиотеке. Дональд, хоть и не сразу, начал отвечать мне. Он писал безличные, умеренно интересные письма о наших общих знакомых, о том, что происходит у него в клинике. Нельсон не писал вовсе. Я начала посылать заказные письма. Теперь я по крайней мере знала, что он их получает.
Шарлотта и Гюрджи, вероятно, пришли ко мне в магазин вместе, но я поняла, что они вдвоем, лишь когда они уже собрались уходить. Шарлотта была отяжелевшая, бесформенная, но двигалась она стремительно; у нее было розовое лицо, ярко-синие глаза и обилие сверкающих белых волос, по-девичьи распущенных волной на плечи. День выдался теплый, но на Шарлотте был плащ из темно-серого бархата с потертой опушкой из серого меха — он уместно смотрелся бы на сцене, а может, и происходил из театральной костюмерной. Под плащом виднелись свободная белая рубашка и клетчатые слаксы из шотландки. Широкие голые пыльные ступни были обуты в сандалии. Шарлотта звякала на ходу, словно под плащом скрывались доспехи. Когда она потянулась за книгой, я поняла, что звякали браслеты. Множество браслетов, широких и узких, сверкающих и черненых. Некоторые были усажены большими квадратными камнями цвета жженого сахара или крови.
— Вы подумайте, эту старую шарлатанку еще не списали в расход, — сказала она, словно продолжая разговор, в котором мы с наслаждением перемывали чужие косточки.
У нее в руках была книга Анаис Нин.
— Не обращайте на меня внимания, — сказала она. — Я говорю ужасные вещи. На самом деле я к ней хорошо отношусь. Вот его терпеть не могу.
— Генри Миллера? — спросила я, постепенно впадая в ее манеру разговора.
— Точно.
Она принялась рассуждать про Генри Миллера, Париж, Калифорнию — сварливым и энергичным тоном, в котором звучала любовь. Казалось, что она близко знакома с этими людьми или по крайней мере долго жила рядом с ними. Наконец я наивно спросила ее, так ли это.
— Нет, нет. Просто у меня такое чувство, что я их всех хорошо знаю. Не лично. Впрочем, нет, лично. Да, лично. Как еще можно знать человека? То есть, я не встречала их лицом к лицу. Но в книгах? Ведь они именно к этому стремятся, разве нет? Я их знаю. Я знаю их так близко, что они наводят на меня тоску. Как с любым человеком. Вы согласны?
Она перешла к столу, где у меня были разложены книги издательства «New Directions» [2] .
— Это, значит, новенькое. О боже, — сказала она, округляя глаза при виде фотографий Гинсберга, Корсо и Ферлингетти. Она принялась читать — так внимательно, что я приняла ее следующие слова за прочитанную вслух цитату из какого-нибудь стихотворения.
2
«New Directions» — независимое издательство в США, основанное в 1936 г. и публиковавшее работы таких авторов, как Владимир Набоков, Теннесси Уильямс, Дилан Томас, Лоренс Ферлингетти и др.