Албазинец
Шрифт:
Эти слова произвели впечатление на людей. И на тех, кто только что принял обряд крещения, и на стоящих вокруг зевак. «Во как! Во как! – говорили они. – Выходит, мы свет Господний несем по этой земле. Однако!»
Старец, исполнив службу, уже хотел было повернуться и покинуть берег, когда к нему подошел Никифор Черниговский в сопровождении своего сподручника Игнашки Рогозы.
– Отче, благослови, – наклонившись и поцеловав руку старцу, попросил атаман.
Тот дотронулся до его чела и осенил крестным знамением. Никифор расправил плечи. Кряжистый, чернобородый, востроглазый, он был похож на матерого ястреба, зорко и одновременно недоверчиво глядящего на этот суровый мир. Хотя что ему теперь бояться? Царь Алексей Михайлович, в отличие от Ивана Грозного и иных своих
Вот и Никифору повезло. В 1672 году опальный атаман со своими сподвижниками, благодаря их героическим делам на Амуре, был помилован и назначен царским приказным человеком в Албазине, после чего этот острог первым в Сибири из «воровского» превратился в державный. «И пусть Никифор Черниговский с казаками те рубежи на Амуре-реке сторожит и на тех рубежах стоит насмерть», – наказал царь. А ведь незадолго до этого «беглый поляк» вместе с главными сообщниками, всего семнадцать человек, были приговорены к смертной казни, а сорок шесть человек остальных, приставших к шайке после убийства воеводы, к отсечению рук и наказанию кнутом. И вот теперь новый указ.
Никифор даже прослезился, когда ему прочли его. И так он проникся чувством к царю, которого еще недавно поносил на чем свет стоит, что ему тут же захотелось дел ратных во славу отечества. Чтобы угодить государю, чтобы тот понял, что не ошибся в нем, в Никифоре, даруя ему прощение.
Пред тем атаман не больно-то усердствовал, понимая, что все его добрые дела не будут замечены Москвой, потому больше бражничал, бывало закатывая по случаю и без такового великие пиры. А еще разбойничал на богдойских дорогах, грабя азийских купцов и устраивая сечу с отрядами попадавшихся на его пути маньчжуров. Гермоген часто выговаривал ему за это, когда тот возвращался из очередного похода с трофеями.
– Не то творишь! – говорил он ему. – Врагов себе наживаешь, а нам друзья на Амуре нужны.
Но что Никифору до его слов! Мол, святой отец, ну о чем ты говоришь? Мы люди вольные, посему творим все, что заблагорассудится. Что же касаемо пьянства – но да ведь и Господь любил пображничать со своими апостолами. Али не сказано в Священном писании, что вино есть возбуждение духа человеческого?
– И потеря ума, – тут же добавлял старец, для которого вино всегда было лишь высочайшим Таинством Тела и Крови Господней, и оно заповедано Господом лишь для святого причастия, а не для жбанства.
Атаман лишь горестно вздохнул. Он понимал, что Гермоген – государственный муж, вот он и радеет за державу, а он, Черниговский, – человек пропащий, можно сказать, обыкновенный висельник. Тогда на кой черт ему нужна эта праведная жизнь, о которой постоянно твердит ему старец? И он продолжал гулять и разбойничать на дорогах.
– Гордыня в тебе, гордыня сидит, – упорно стоял на своем Гермоген. – Оттого и все твои напасти. Ведь Господь гордым противится, а смиренным дает благодать.
Но теперь вроде бы все наладилось. Получив царское прощение, атаман все больше стал вникать в дела уезда. Он все чаще наведывался в соседние селища, стараясь помочь людям где словом, где делом, а если надо, то и устраивал кому-то нагоняй за лень, дебоши и другие проступки. Бывало, что и морды бил провинившимся, и нагайкой порол. Люди не обижались на него – на то он и атаман.
Лишь одну слабость Никифор для себя и для товарищей своих оставил. Как пили раньше его казачки, так и теперь без браги да горелки никуда. Гермогену это было не по нраву. Он злился, порой даже кричал на Никифора и, вспоминая слова Моисея, обличавшего в своих песнях пьянство, называл аспидом с полей Гоморрских. А Никифор только улыбался.
– Ну какой казак без буйного веселья? – спрашивал он старца.
Мол, читый, то бишь трезвый казак – это уже не казак, а баба. Тяжкая служба требует праздников, иначе иссохнет отчаянная душа. Оттого и зобают горелку да брагу казаки, находя в этом отдохновение. А еще черпая ярость и силу для будущих подвигов.
28
Ледащий – дрянной, негодный.
29
Бажить – желать.
За благословением к старцу стали подходить и другие казаки. «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…», – не переставая, шевелились губы Гермогена, старавшегося осенить крестом каждого, кто припадал к его руке.
– Солнышко маит ноне – аки чертова сковорода, – благословив толстозадую казачку, неожиданно произнес Гермоген и вытер рукавом разваренное на солнце потное лицо.
– Да уж!.. Отче, тут ко мне одна мыслишка пришла, – улучив момент, обратился Никифор к старцу. – Хочу на будущей недельке королевство свое объехать, по острожкам здешним да заимкам прогуляться. Скоро зима, вот я и погляжу, как там народ к ней готовится. Может, у людей жалобы какие имеются али просьбы. А еще я слыхал, что в иных весях заместо того, чтобы строить жилье и запасаться едой, люди баклушничают, а то и вовсе пребывают в сплошном пьянстве. Забывают, видно, горемычные, какие тут зимы лютые. Ну рази ж их переживешь без теплого крова да еды?
Старец согласно кивнул.
– Хорошее дело задумал, сын мой. Так что получай мое благословение и ступай себе с Богом, – сказал он. – А там сам смотри. Коль надобно будет, так и власть примени. Наша крепь державная – это вера и порядок. Так что давай, не тушуйся.
Он немного помедлил и вдруг:
– А ведь от тебя, братец, сивухой разит. Смерть как разит! – повторил он и поморщился. – Вижу, хорошо вчера ироды погуляли.
– Хорошо, отче. Лучше некуда, – склонив голову, виновато проговорил Никифор.
– Ну и много крови-то было? – заметив, как поникла у того голова, спросил старец. – Вижу, по глазам твоим бесстыжим вижу, что и на этот раз без мордобоя не обошлось. Али я не прав?
Атаман поморщился.
– А не бери в голову, старче! Ведь никого ж не зашибли. Тада какой разговор? – сказал он. – Но это, поверь, в последний раз. Больше никаких раздоров у меня в праздники не будет. Не то я…
– Да иди уж, аника-воин! – махнул рукой Гермоген. – Я как погляжу, на словах ты и так, и сяк, только на деле никак…
Атаман нахмурился.
– Обижаешь, старче. Я ведь казак, а ты меня с дерьмом смешать хочешь. А заслужил ли я этого?
Старец хмыкнул.
– Ишь как загоношился! Видать, пробрало. Ну так помни: живи по слову, да спасешься словом. Говорю, слово закон; держись за него, как за кол.
Глава 4. Богдойский берег
1
Федор тогда одним из первых узнал, что атаман собирается на несколько дней покинуть крепость. Ну вот теперь можно и душеньку отвести, подумал. Как только Никифор выедет за ворота, он возьмет с собой товарищей верных и махнет на богдойский берег. И пойдут они по чужим дороженькам гулять, нападая на богатые караваны торговцев. Жалованье-то у казаков до сей поры дуванное, правда в последнее время кое-что и Москва стала подбрасывать. Но это крохи. А у Федора молодая наложница, которую нужно одаривать дорогими подарками. Поди, привыкла в своих дворцах-теремах к роскоши. Но атамана в последнее время будто бы подменили. Сам не балует и другим на большую дорогу выходить не дает. Хорошо еще гульбища не запретил, а то бы вовсе можно было от скуки помереть. А казаку скучать вредно, потому как скука разъедает его нутро. Это еще им на Дону покойный Степан Тимофеев Разин, любимый атаман, говорил. А еще он говорил, мол, жизнь человечья короткая, так что нужно жить во всю прыть.