Альбом для марок
Шрифт:
Ахматова мне говорила: – В Ленинграде – Бродский, в Москве – вы. Значит, я. Бродский там вырос. Парадоксальность у него появилась. Парадокса ему не хватало, парадокса.
А Пастернак – он тогда в кремлевке лежал – Бокову записку написал – прямо справку мне выдал: “«Синева» – хорошая книга”. Я всегда с собой фотокопию ношу.
Коля Глазков написал:
Бывает, летают и рыбы, И на солнце бывают пятна. И поэты дружить могли бы, Но мнительны невероятно.“Мнительны невероятно” – это гениально. А его приятель, физик, что ли, написал про Колю:
Олейников написал Заболоцкому:
Бойся, Заболоцкий, Шума и похвал: Уж на что был Троцкий, А и то пропал.А Маршак написал на Олейникова:
Берегись Николая Олейникова, Чей девиз: Никогда не жалей никого!Маршак был мудрый, как змий. Это только на вид манная каша. Он белым агитки писал. В тридцатых у Преображенского отсиживался, два месяца не спал. С тех пор он и напугался. Один раз Твардовский привозит ему домой Солженицына. Представляете, чудо привез! У Солженицына времени двадцать минут. Так Маршак ему двадцать минут читал какую-то сказку, перевод. Чтобы разговора не было. Мудрый, как змий!
Я сам человек трусливый. Не хочу помирать ни за то, ни за это. Я на войне был. Война это никакой не героизм. Война это грязь, офицерский мордобой, это ужас! Эйдлин на войне не был, он до сих пор думает: “Выходила на берег Катюша”. Ему еще официально не сообщили, что Исаковский не поэт. “Медаль за город Будапешт”! Так никто не говорит. Медаль за Будапешт!
Это я сейчас не боюсь, а так всю жизнь дрожал. Били не меня, убивали Евтушенку, Вознесенского – они шумные. В самолете из Тбилиси я был с одной милой женщиной. Вдруг Женька оборачивается и начинает на весь салон орать:
Танки идут по Праге, танки идут по правде! —Я ему говорю: – Провокатор! Замолчи! – я его в глаза Гапоном зову. Он любит, когда его в глаза ругают. Мазохист.
Я всю жизнь за евтушенками проходил. И дрожал, дрожал. Хорошо, что у нас критика запрещена, а то меня давно убили бы. Они бездарностей выдвигают, бандиты, какого-нибудь Тряпкина, Рубцова, Кузнецова – бездарностей.
Вон Богат ходит с таким видом, как будто это он Винокуров, а не я Винокуров.
1979–1994
слуцкий в малеевке
слуцкий: У вас сколько историй? У меня штук шестьсот. Эту мне рассказал Ардаматский. В сороковом году Алексей Толстой распорядился узнать в Латвии о Северянине. Его нашел в Эстонии Ардаматский. От имени Толстого пригласил в Москву. А Северянин только что женился на богатой немке, фермерше. Он отвел Ардаматского в подвал. Там по стенам банки с маслом. – Сейчас в Европе война. Представляете, сколько это будет стоить через год? Зачем я поеду? – Через год в его дом угодила бомба. Все погибло: Северянин, немка, масло… Если за обедом захотите ругать Долматовского, ругайте Матусовского: к Грушиным приезжает дочка Долматовского.
За столом слуцкий с Татьяной Борисовной, социолог грушин с женой, кацева из “Вопросов литературы”.
слуцкий: Островой со мной не кланяется. Когда его
грушин: Юрий Маркович Нагибин рассказывал. Он шел в Болшеве с Буденным. Навстречу человек – усы длиннее, чем у Буденного. Юрий Маркович спросил, кто это. – Это Ока Городовиков. Ты не знаешь Оку Городовикова? Под Белой Церковью смотрю – все поле беляками завалено, в капусту изрублено. Чья работа? Ока Городовиков. На Двине – все поле в кусках, в реке – кровь и печень. Печень не тонет. Чья работа? Ока Городовиков. Под Варшавой поляки от шеи до седла развалены. Погоны целые. Ока Городовиков! Содержательный человек.
слуцкий: Советская власть наградила Городовикова самой высшей наградой, какая бывает.
грушин: Золотое оружие?
слуцкий: Когда всех калмыков выслали, не выслали три семьи, Городовикова и еще две.
Едва я приехал, особа из-за соседнего стола изловила меня у моей двери:
– В этой комнате жила моя лучшая подруга. Я загадала, если в эту комнату приедет хороший человек, у нее будет все хорошо.
Я спросил кацеву, кто это. кацева не знала.
слуцкий: Это Галя Башкирова, психологический научпоп.
Слуцкий ушел. Особа тотчас же оказалась на его месте. кацевой:
– Познакомьте нас. (Мне.) Я давно за вами слежу. Так мало людей, за которыми стоит следить. Ваши переводы… Мне необходимо поговорить с вами об одном переводе. Когда вы пойдете гулять?
На улице.
– Вы меня не продадите? Только честно. Слуцкий был в меня влюблен! Был, был. А когда у него ничего не получилось, стал говорить мне пошлости. – Почему вы не вышли замуж за Солженицына? Его такая дура окрутила! – А один раз на полном серьезе: – Почему вы не вышли замуж за Трифонова? Он был такой одинокий. Надо было прийти и сказать, что вы пишете о нем статью. Он бы вас вполне обеспечил. – Деньги я и сама зарабатываю. – Сколько в месяц? – Шестьсот. – Не говорите этого мужчинам. – Да вам-то что, Борис Абрамович? – Если бы вы вышли замуж за Трифонова, у меня был бы дом, куда можно запросто зайти. – А перед вашим приездом один доктор наук предложил мне руку. Знаете, разговоры в фойе, встречи на лыжне – и бах! Слуцкий все хорошо видел и вечером за кефиром говорит: – Вам я могу сказать, что Галя Башкирова – лучшая женщина, какая у вас может быть. И лучше вас у нее тоже никого не было. Так что я о вас обоих самого высокого мнения. Поэтому я не советую вам вступать в брак. – Класс, а? Может все-таки быть человеком…
Ужин.
слуцкий: Двадцать лет назад я был экспертом по уличным знакомствам. Сейчас могу вести семинар.
татьяна борисовна (мне): Андрей, он врет?
Над Слуцким – склеротическая диагональ, профессор манфред:
– Татьяна Борисовна едет в Париж? (Далее – французская рулада.)
слуцкий: Таня понимает по-французски только слово “Юманите”.
манфред: Вы по приглашению?