Album Romanum: коллекция переводов

Борхес Хорхе Луис

Летняя печаль

В улыбке пополам с подавленным зевком Мешая горечь слез с беспечностью влюбленной, Ты дремлешь, ослабев, сомлевшая, ничком Под солнцем, на песке — от страсти утоленной. Был в странной тишине так глух и незнаком, О робость губ моих! твой голос утомленный: «Нам в мумию одну в гробнице под песком Не слиться никогда в пустыне раскаленной!» Но волосы твои — та теплая река, Где душу утопить, уснуть бы на века, Достичь Небытия… О, если бы ты знала! Поплачь, я выпью тушь с ресниц твоих, и в ней, Быть может, отыщу для сердца, что устало, Покой голубизны, бесчувственность камней.

Вздох

К

веснушчатому дню, где дремлет, светл и тих, Осенний теплый лоб в рыжинках золотых, И к зыбким небесам заоблачного взгляда Влечет мой грустный взор, как будто в чаще сада Вздыхающий фонтан к лазурной вышине, К Лазури, что, смеясь в зеркальной глубине, Любуется своим бездонным отраженьем, Роняя вниз, вослед за мертвенным круженьем Листа, что проалел холодной бороздой, Свой длинный желтый луч, надломленный водой.

Лазурь

Надменная лазурь, предел земных сомнений, Глядящая в упор, бездушно, как цветы, Униженный поэт хулит твой ясный гений Сквозь золотую боль слепящей пустоты. Зажмурившись, бегу. Но чувствую ликуя, Она глядит, глядит, как совести укор, Насмешливо и зло! Какую ночь, какую Швырнуть, швырнуть, швырнуть в ее бесстыдный взор?! О морок, защити от этой наглой сини! Пусть нудные дожди, пронизанные мглой, Размажут липкий мрак по слякотной трясине, Зыбучим потолком повиснув над землей. Проснись и ты, заткни, вздымая длинной лапой Со дна летейского зловонное гнилье, О Скука, затяни, молю тебя, заляпай Проломы синих дыр, плодящих воронье. Еще! Пусть сотни труб дымятся, злопыхая, И сажи жирный склеп блуждающей тюрьмой Поглотит небосвод, и немота глухая Сольется навсегда с вселенской мертвой тьмой! Все! Небо умерло. Греховная, в тебе я, Материя, хочу забыться навсегда На пастбище твоем угаженном, тупея, Где разлеглись людей счастливые стада! Низверженный к идей возвышенных подножью, Мой мозг, опустошась, как баночка румян, Устал гримировать своей постыдной ложью Зевающей Мечты уродливый изъян… Но вот опять, лазурь, мне слышно, то и дело, Сквозь гул колоколов — довольно! я устал! — Как в злобной глубине, ревя осатанело, Молитвенную синь струит живой металл! Он рушится сквозь мрак, как благовест победный, Пронзая, словно меч, тщету душевных бурь, Куда теперь бежать от этой пытки медной? Во мне гудит лазурь! лазурь! лазурь! лазурь!

Подаяние^{10}

На, Нищий, но пока, дабы убраться вон, Иссохшего сосца задерганное вымя Кругляш за кругляшом не выжмешь этот звон. И странного греха задумчивое имя… Под пылкий рев фанфар слюнявыми, скорей, И вдуй, чтобы свилось, хрипливое, своими. Охряпистый болван с подскоком у дверей, Не хочешь ли нюхнуть щекочущими зелье, Которое, давай, кури его, ноздрей. И вдребезги дурман стеклянное веселье! В заманчивых вещах узнать известный толк? И пей свою слюну, счастливый от безделья. С прелестного бедра срывать, быть может, шелк? На нищего глядят нарядные красотки, Шум княжеских кафе пока еще не смолк. Ты выйдешь, старый бог, с коленцами в походке, И выпустишь струю, урча своим нутром, И звезды у тебя тогда зажгутся в глотке! Ты можешь сверх того украситься пером И засветить свечу дорогою обратной Святому — разрази меня на месте гром! Не вздумай понимать, что речь мою превратной. Ты будешь подыхать — я стану глух и слеп, Поэтому прощай, забудь меня, о брат мой. Смотри же, не купи на эти деньги хлеб!

* * *

Едва коснется тень заветного числа^{11}, Как давняя мечта под сводами гробницы, До ломоты в костях, желанная, приснится, Победно распрямив во мне свои крыла. В эбеновом дворце, где смерть переплела — О, царственный соблазн! — созвучий вереницы, Ты будешь, как

гордец, обманутый в темнице, Чей одинокий взор вдруг ослепила мгла. Когда из звездных бездн, как отзвук иноверий, Падет вселенский блик причудливых мистерий На недостойный мир сквозь вечное всегда, Пространство, возродясь, отвергнет изначальность И низкие огни покатятся, — тогда Астральным таинством зажжется гениальность.

Лебедь^{12}

Неправда! Разве он не в силах разорвать Хмелеющим крылом покров остекленелый, Пленительную гладь, где стиснул иней белый Полетов стылый лед, которым не бывать! Величественный царь без права выбирать Среди надмирных грез высокого удела, Где нет чтоб воспарить, чем ждать оцепенело, Когда грядет зимы пронзительная рать! Насильственный простор отвергнув с содроганьем, Он гордо отряхнет предсмертное страданье И не поднимет впредь заиндевелых крыл. И Призрак, чьи черты светились там все боле Бессильем ледяным, презрительный, застыл, Как Лебедь, что уснул в бессмысленной неволе.

* * *

Бессонницы числом астрального декора^{13} Над ониксом ногтей немотствующий фикс, Как Феникс, окрылясь, из пепла явит икс, Но амфора пуста для траурного сбора. Оглохшей скорлупой мерцает гулкий мникс, Пустой библибилон ликующего вздора, Которой, час настал, Хранитель Уговора Исчерпать обречен слезами полный Стикс. На севере, застыв в плену зеркальном взора Над схваткой родовой, где крест вакантный, скоро Узрит единорог^{14} ее бесплотных никс^{15}, Нагая, мертвая, без скорбного убора, Невинным облачком в потемках коридора Семь отраженных звезд, подобно, сакрификс.

Поль Верлен

Через три года

Толкнувши дверь, под скрип заржавленных петель Я медленно вошел, предчувствуя обман, В тот садик, где, блестя сквозь утренний туман, Искрилася листвы росистая купель. Все так, как было. Я проверил все: тоннель Хмельного лозняка и трепетный платан, И в чуткой тишине чуть слышимый фонтан Роняет с шепотом серебряным капель. И розы, как тогда, дрожали, как тогда Кувшинки ветерок ласкал, едва дыша, Здесь каждый стебелек я вспомнил без труда. Я также отыскал Веледу у воды, Чья гипсовая плоть истлела и, шурша, Все сыплется под пошлый запах резеды.

Томление

Я — одрябший изнеженный Рим, что, давясь от зевоты, Сочиняет от нечего делать чудной акростих, А на кончике стиля танцует в лучах золотых Слишком долгий закат, погружаясь в трясину дремоты. Что такое, Аврелий, очнись, почему ты притих? Ах, Батилл, нехороший, пусти наконец, ну чего ты… Повалившись на стол, вот свинья, прямо в лужу блевоты, Сотрапезник, икая, хрипит среди кубков пустых. И бегут легионы, и варвары рвутся к столице, Вам повсюду мерещатся их идиотские лица, Ах, все выпито, съедено все, да чего тут жалеть! Из провинции снова приходят тревожные вести, И ваш раб начинает, пожалуй, немножко наглеть, И такая, такая тоска! А душа не на месте…

Моя сокровенная мечта

Мне нравится мечтать о женщине одной, Что мне с ней хорошо, и ей со мною тоже, Что все в ней на нее всегда так не похоже, И мне с ней хорошо вдвоем, а ей со мной. Она умеет быть и не совсем иной, И не такой как все. Она — одна. О боже, Пусть это только сон, я знаю, пусть, и все же Мне дорог мой обман, наивный и блажной. Блондинка ли она, брюнетка, что мне в этом? А имя у нее, наполненное светом, Из звонких тех имен, что вверены Судьбе. И взгляд ее похож на статуй взгляд далекий, А голос, он хранит, торжественный, в себе Смысл изначальный слов утраченных, глубокий.